Обнявшись, они пошли назад, к дому. На крыльце, играя с кошкой, их поджидала Изольда.
— Изольда с нами будет жить, Таня? — спросил Тягунов. — Как ты решила?
— Пусть пока в моей квартире живет. А когда рожу… Возьму ее в домработницы, что ли? Одной мне не справиться. Ты же слышал, какую работу мне Аркадий предложил? Не до детей будет.
— Ладно, подумаем.
Изольда поднялась, погладила кошку.
— Такая ручная! За пять минут ко мне привыкла. И к дому вашему. Это хорошая примета. Счастье тут у вас должно поселиться.
— Спасибо. — Татьяна взяла кошку из рук Изольды, заглянула в ее зеленые глаза, погладила.
Все трое вошли в дом, снова, теперь уже не торопясь, осмотрели комнаты, порассуждали, где и что можно будет поставить, где будут детская и кабинет Вячеслава Егоровича, сколько нужно потратить денег на обстановку. Конечно, мебель здесь должна быть соответственная, дорогая, старые диваны да разбитые холодильники сюда не повезешь… Выходило в подсчетах, что денег на покупки понадобится много, миллионы, и деньги эти нужно будет заиметь. Понадобится и машина — что же, гараж пустой, что ли, будет стоять? Да и престижно, необходимо — каждый сейчас мечтает о машине. И за дом большие суммы надо отдавать: особняк им не подарили, нет, а, можно сказать, помогли купить, в рассрочку. Заплатили за него Каменцев с Дерикотом, а долг, мол, отдадите, когда разбогатеете.
Короче, влезла ты, Татьяна, в очень большие долги. М-да. Что ж, крепись. И духом не падай. Выход какой-нибудь найдется.
Главного режиссера ТЮЗа Захарьяна народный суд Центрального района Придонска оправдал. Суд определил, что актриса Мария Полозова «была неуравновешенным, эмоциональным человеком, сделавшим неправильные, гипертрофированные выводы из требований режиссера-постановщика спектакля «Тайная любовь молодого барина», и поэтому покончила с собой». В адрес Михаила Анатольевича выносилось, правда, частное определение-намек, осуждающее его «творческие поиски, перехлестывающие этические нормы», но главная вина во всем случившемся легла на актера Александра Зайцева, «находившегося на сцене в легкой степени опьянения и преступившего грани дозволенного режиссером». Однако поступок Зайцева суд не квалифицировал как «заранее обдуманное и с какой-либо корыстной целью осуществленное действие»; показания свидетельниц Яны Корольковой и Екатерины Мухиной, утверждавших на предварительном следствии, что Зайцев якобы «выполнял заказ» в отношении Полозовой, на суде не подтвердились, сам Зайцев от своих прежних показаний отказался.
Учитывая эмоциональность самих заявителей — Зайцева, Корольковой и Мухиной, — их молодость и непростые, видно, отношения в театре, суд порекомендовал актерам «принести извинения своему наставнику, художественному руководителю театра, народному артисту России господину Захарьяну М.А. и впредь стремиться воздерживаться от подобных непродуманных, оскорбительных выпадов в адрес руководителя, отвлекающих судебные органы от более насущных дел в борьбе с преступностью…».
Заседание суда длилось часа три с половиной, не больше. Судья — строгая дама с громовым, хорошо поставленным голосом, в черной, непривычной еще судейской мантии, поняв, что Зайцев струсил и отказывается от прежних показаний на следствии в прокуратуре — решительно повела заседание к четкому финалу: Захарьяна оправдать. Обвинение, поддерживаемое прокурором, рассыпалось на глазах немногочисленных зрителей, в основном актеров. Адвокат Михаила Анатольевича, изумленный поведением Зайцева и одновременно обрадованный, теперь лишь посмеивался, удовлетворенно кивал лысой блескучей головой, а Яна с Катей — те просто открыли рты, да так и сидели, потрясенные, до конца судебного разбирательства. Такого финта они от Сани не ожидали. Ведь он сам подбивал их на этот шаг: защитить честь и достоинство Марийки, подать в суд на Захарьяна как на прямого виновника ее самоубийства, подкупившего его, Зайцева, позволившего ему совершить это гнусное действо на сцене, на глазах всего зрительного зала — почти насилие, половой акт. Он же сам об этом рассказывал в театре, говорил, что за «труды» получил через главного режиссера от спонсоров миллион рублей. Что же случилось? Почему он, Саня, так повел себя на суде? Почему отказался от своих показаний?
Шокированные, злые, Яна с Катей сразу же после суда на улице взяли Саню, что называется, в оборот — стыдили его, требовали объяснений. Девушки не выбирали выражений, кричали ему в лицо обидные слова, обвиняли Зайцева в подлости и трусости, со слезами на глазах говорили ему, что он и их поставил в дурацкое положение, что они из-за него превратились в лгуний, для которых якобы ничего святого уже нет. А ведь это не так. Они по-прежнему любят и ценят талант Марийки, в душе понимают и принимают сердцем ее протест, хотя и осуждают ее добровольный уход из жизни. Лучшей памятью о Марийке, конечно же, было бы осуждение Захарьяна, пусть даже условное, без лишения свободы, но все равно это было бы нравственно, это показало бы общественности города, что это за человек такой — Михаил Анатольевич Захарьян. Да и остановило бы его «творческие дерзания», положило бы конец этому «авангарду»-беспределу!.. Они же все трое горячо говорили об этом, хорошо поняли друг друга, решив противостоять моральному разложению коллектива. И если бы суд получил убедительные доказательства вины Захарьяна, Михаилу Анатольевичу пришлось бы уйти из театра — как руководителю, скомпрометировавшему саму идею искусства, обязанного нести людям вечное и доброе, как человеку, потерявшему моральное право возглавлять театральный коллектив, и тогда справедливость восторжествовала бы хотя бы частично и актеры-тюзовцы вздохнули бы свободнее. Но…
Саня и сам был потрясен случившимся в зале суда. До самого последнего момента, пока его не подняли и не стали спрашивать, он был уверен, что скажет правду. Все это время, пока суд выслушивал других свидетелей, самого Захарьяна, следователя прокуратуры и лейтенанта милиции Васякина, Зайцев был спокоен, готовился честно сказать обо всем, что произошло в их театре, готовил в мыслях свою короткую и точную по содержанию речь. И речь эта должна была произвести на судей впечатление своей искренностью и прямотой, убедить их, что Михаил Анатольевич — совсем не тот человек, за которого себя выдает, что он… Но потом Саня поймал вдруг внимательный и убийственно-презрительный взгляд самого Захарьяна, в котором было многое, очень многое — можно сказать, все. Михаил Анатольевич смотрел на Саню мгновение, две-три секунды, но так много успел он сказать этим взглядом! Ушел куда-то на второй план главный режиссер, наставник и учитель, а смотрел на Саню поживший, уверенный в себе, безжалостный человек — пахан, для которого не останется после суда ничего сдерживающего, запретного, что остановило бы его месть, стремление наказать зарвавшегося, с с у ч и в ш е г о с я ученика, салагу, посягнувшего на признанный авторитет.
Зайцев вспомнил вдруг тех, кто стоял за Михаилом Анатольевичем. Это они давали деньги, чтобы Саня выполнил нужную им работу, унизил и опозорил Марийку Полозову, пошедшую наперекор их воле. Это они заказали спектакль позора для Марийки — он получился таким, каким они и хотели его увидеть. Люди эти были могущественны и всесильны, раз их слушается сам Михаил Анатольевич, раз он сделал все, чтобы выполнить их желание. И что, в таком случае, представляет для них он — Саня Зайцев, молодой, пусть и одаренный актеришка, который так или иначе, но ввязался в игру, в з я л деньги, выполнил то, что от него требовалось, а теперь кинулся в суд р а з о б л а ч а т ь… Как отнесутся к его поступку те, кто в памятный вечер премьеры «Тайной любви молодого барина» по-хозяйски уверенно прохаживался по фойе театра, заглядывал за кулисы, к актерам, к Михаилу Анатольевичу, снисходительно поглядывая на их приготовления к спектаклю, едва ли не похлопывая их мэтра по плечу — мол, ну что тут у тебя, все в порядке?
Зайцев машинально как-то вдруг подумал о Владе Листьеве: шок от его убийства еще не прошел, а сегодня в утренней передаче, когда Саня собирался на суд и пил на кухне кофе, теледама сказала, что следствие заходит в тупик, убийцы Влада, скорее всего, тоже уже мертвы, преступление это, как и десятки других, вряд ли будет раскрыто. Накануне вечером мать за ужином рассказала о жутком случае в соседнем доме: убили и сожгли парня, ровесника Сани… Ледяной, мерзкий холод страха сковал душу — в соседнем же доме! В ста метрах! В такой же вот квартире! Ровесника Сани!..
И вот сейчас, на заседании суда, Саня вдруг физически ощутил себя простым смертным, легко уязвимым, доступным для безжалостного бандитского ножа или коварной маленькой пули. В самом деле, ну кто он такой, чтобы чувствовать себя стопроцентно защищенным от мести? И почему мстители должны его пощадить? Он уже перешагнул грань обычных человеческих отношений, он взял деньги, миллион рублей, з а р а б о т у, выполнил ее, а теперь — разоблачать?! Подонок, конечно. И Михаил Анатольевич вправе т а к на него смотреть, п р е д у п р е ж д а ю щ е…
Сейчас Захарьян сидел, опустив голову, его, казалось, больше ничто уже не интересовало, возможно, он и не слушал, что говорили дрожащими от праведного гнева голосами Яна и Катя; но он тотчас снова поднял голову и знакомо уже глянул на Зайцева, когда судья подняла того с места и попросила ответить на интересующие суд вопросы. «Подумай, сынок, подумай, что собираешься сказать!» — отчетливо прочитал Саня в глазах Михаила Анатольевича.
Он затянул паузу, собирался с мыслями, тер и тер носовым платком взмокшие от волнения ладони, и судья, терпеливо дожидавшаяся, пока он заговорит, все же не выдержала, напомнила:
— Мы слушаем вас, свидетель Зайцев. Что вы можете сказать по поводу премьеры вашего спектакля «Тайная жизнь молодого барина»? Действительно ли главный режиссер Захарьян Михаил Анатольевич дал вам деньги и потребовал от вас в сцене «В шалаше» насильственных сексуальных действий в отношении актрисы Марии Полозовой? Отвечайте!
— Нет! — торопливо, громко, волнуясь, сказал Саня. — Этого не было.
— Да, но вы на предварительном следствии в милиции и прокуратуре говорили обратное. Мы только что заслушали свидетелей, Васякина, Рубашкина, прокурора Юшенкова… Вы сами пришли к ним, по собственной инициативе, вы сделали заявление, подписали протокол.