— Ну что же это вы, Татьяна Николаевна! — с заметной обидой говорил Глухов. — Столько времени не виделись, хоть бы заглянули. А то ходите по заводу, большой областной начальник, занимаетесь какими-то делами, а директор ни сном, ни духом… Нехорошо забывать своих старых сослуживцев. Или по-прежнему обижаетесь, что уволили тогда? Я ведь изложил вам свою позицию…
— Да ну, какие теперь обиды, Григорий Моисеевич? — Татьяна говорила вполне искренне. — Много воды утекло, я работаю, так что…
— Все равно надо было зайти, надо! Хотя бы в курс своих забот ввели, может, я бы помог… А то пребываю в неведении.
Глухов, конечно, хитрил — все он знал, обо всем ему доложили: плакаты с призывом заводской администрации не продавать свои акции «жуликам» не могли родиться сами по себе, без ведома руководства завода.
— Виновата, да, — признала Татьяна, — надо было зайти, представиться. Но вы извините, Григорий Моисеевич. Подумала: вы — человек занятой, вам не до праздных визитов.
— Нет, визит ваш не праздный. Далеко не праздный! — Глухов пил чай мелкими осторожными глотками. — Автобус с громкоговорителями ваш?
— Ну… как сказать…
— Мы столько лет знаем друг друга, Татьяна Николаевна! И самая характерная черта, которая вас всегда отличала, — это честность! — Глухов откинулся в кресле, позволил себе расслабиться. — Я эту вашу черту ценил больше всего.
«Да, но теперь у нас разные интересы, — сказала себе Татьяна. — Вы завод, судя по всему, не хотите отдавать в чьи-то другие руки, а моя задача — как раз противоположная. Какая тут может быть честность, Григорий Моисеевич? Смешно даже!..»
Сказала же она другое, несколько затянула паузу — обдумывала ответ и пила чай.
— Григорий Моисеевич, мы с вами не в силах что-либо изменить. Приватизация в стране — дело решенное, сами знаете. Работает мощная государственная машина, противостоять ей сложно. Мнет всех, кто ей сопротивляется. Вы же знаете, например, о Полеванове — он всего несколько недель был в Москве нашим начальником.
Глухов внимательно и с каким-то страданием в глазах смотрел на нее.
— И вас эта машина уже подмяла, Татьяна Николаевна, чувствую это. И вы — уже чиновник от большого и безжалостного бизнеса. М-да. Метаморфозы происходят на глазах, увы. Я понимаю, деньги могут сильно изменить человека.
— Да какие деньги, Григорий Моисеевич! — Татьяна покраснела. — Суходольский, вы же знаете его, послал меня на завод, поручил узнать, как идет у вас приватизация, как вы работаете с пенсионерами, вообще с акционерами, вот я и приехала, зашла в бюро приватизации…
— Да, Суходольский и иже с ним поставили у проходной моего завода автобус, набитый наличными деньгами, агитируют рабочих продавать акции, то есть роют мне, директору, яму. Чиновник из областной администрации ходит по заводу, интересуется адресами пенсионеров, держателей акций, вынюхивает — извините за грубое слово — интересующие кое-кого сведения… Я сразу все понял, Татьяна Николаевна! Я же не ребенок. И сразу говорю вам всем: ничего у вас не выйдет! Мы сделаем все, чтобы убедить своих работников акции вам не продавать. Я-то хорошо понимаю, что это значит. Уже через два-три месяца у меня как директора будут связаны и руки, и ноги.
Наверное, Глухов предполагал, что Татьяна станет возражать, спорить, но она молчала. Да и что она могла сейчас сказать?
— Ты знаешь, Таня. — Он вдруг перешел на «ты». — Я, честно говоря, просто поражаюсь вам, русским! Не стал даже понимать. Я — чистокровный еврей, не полукровка какой-нибудь, всю жизнь живу в России, родители здесь, в Придонске, похоронены, дети выросли, получили высшее образование. Никто из нас никуда не собирается уезжать, кстати замечу. Я им говорю: дети, Россия — наш дом, родной и единственный, его надо беречь всеми силами, не рушить и не грабить… Так вот, я и говорю: почему вы, русские, так равнодушны к самим себе? К земле, на которой живете? К национальным, исконно русским богатствам?! В чем дело? Почему вы помогаете чужеземцам грабить Россию? Почему? Вот ты, Таня, ты же помогаешь, взялась помогать какому-то денежному мешку скупить акции завода. Сначала пятую-шестую часть, потом контрольный пакет, потом максимально возможное количество, почти все. Так? Так. Со временем завод может перейти в частные руки, хотя он и оборонного значения и вроде бы не продается. Да все пойдет в России с молотка, все! Если ты не скажешь себе: я всеми силами буду мешать им, денежным этим мешкам, гнать их из России взашей! А? Ну что ты молчишь? Я старше тебя, имею право спрашивать. Вы же люди уже будущего века. А мне шестьдесят, меня скоро все равно выгонят на пенсию, не изберут…
— Григорий Моисеевич, вы столько упреков мне набросали! — Она зябко повела плечами. — Но вы поймите: я на работе, мне поручили, я пришла… Я же не могу себя по-другому вести! Меня скорее вас выгонят. А я уже была в этой шкуре, хватит. Я несколько месяцев безработной маялась, на что мне было жить?! А тут сына убили, мужа… Машину украли. Все у меня отняли и украли. В том числе и завод, да. Но что я одна могла сделать? Вам легче рассуждать, Григорий Моисеевич, у вас должность, власть. И то вы мало что можете сделать. А я?.. Насчет скупки акций… Но и тут я мало что могу сделать. Рабочие на заводе недовольны. Третий месяц не получают зарплаты, если не брать, конечно, цехов, где работают деньги господина Ховарда. Заказов государственных почти нет, я знаю об этом, но что администрация завода сделала, чтобы найти какие-нибудь другие, рыночные заказы?!
— Рабочих своих я в обиду не дам. — Глухов заметно повысил голос. — Да, с зарплатой беда, знаю. Но нам ведь должны! Миллиарды! Мы ведь отдали продукцию, отгрузили!.. Что я могу сделать, если бардак неплатежей по всей стране?.. А насчет акций… говорил и буду говорить: вокруг завода вьются жулики. Это должны понимать все на предприятии. Причем жулики международные! Этот новый визит Ховарда в Придонск мне многое сказал. И я кое-что знаю, разведка и у меня есть, работает, не думайте, что имеете дело с простачками. И текст на плакатах у проходных я сам написал! Вот этой рукой! И она у меня не дрогнет, когда заходит речь о подлинных интересах России. Не дрогнет!
Татьяна подождала, пока Глухов несколько успокоится, сказала:
— Григорий Моисеевич, ваши эмоции я понимаю, но разделить их не могу. Ховард, как мне показалось, искренне хочет помочь заводу. Даже те инвестиции, которые он сделал…
— Да, инвестиции — это хорошо. Но он, когда мы встречались, ни слова не сказал о том, что будет скупать у моих рабочих акции! Ни слова. А уже через день после его отъезда у проходной появляется автобус с громкоговорителями и мешками денег… Разве это случайно?