Олежкин глаз часто–часто заморгал: сапер пытался что–то понять или придумать. Но, видимо, и свобода, и гул боя — это, настоящее, было настолько сильнее и значимее, что будущее, кроме разве конечного результата–жареной картошки, не останавливалось в его мыслях.
— По–моему, нам надо самим сделать небольшую войну, чтобы нас тоже услышали, а? — предложил Рокотов.
— Так что же мы молчим? — Олег тут же привстал, вскидывая для стрельбы автомат.
Прапорщик не успел его одернуть: прозвучал одинокий винтовочный выстрел. Как страшны на войне одиночные выстрелы, потому что это — выстрел в цель. Олег еще успел по инерции нажать на спусковой крючок, короткая очередь ушла из его автомата, но сам он уже осел, привалился к ящикам, и заросшее лицо его исказилось от боли.
— Куда тебя, что? — упал перед ним на колени прапорщик. — Олежек, Олег…
— Бок задело… Черт… А ты стреляй, стреляй, — тихо попросил сапер. — Пусть услышат. Стреляй… Только осторожно, — он ухватил прапорщика за руку, вяло вцепился в нее. Лоб его был покрыт испариной, левая щека дергалась. — И только… только не бросай меня. Не бросай…
Рокотов, положив ствол автомата на ящик, нажал на спусковой крючок. С двумя короткими остановками, давая оружию и замершему, все еще не выпускающему руку Олегу передохнуть, выпустил весь магазин.
— Теперь гранаты, — чуть ли не умолял Олег, и прапорщик, как мог далеко, бросил несколько гранат.
— Услышат? — с надеждой спросил сапер.
— Конечно услышат, — бодро ответил Рокотов. Олег только после этих слав отпустил руку, и прапорщик быстро перезарядил автомат. Сбросив куртку, прямо на теле разорвал тельняшку, стал перевязывать Олега. «Кто его знает, услышали или нет. Смотря какой бой у них там, есть ли возможность у них самих приподнять голову…»
— Вертолеты, — вдруг улыбнулся, опять поймал его руку сапер.
— Что? Какие вертолеты?
— Гудят, послушай. — Олег опять приподнялся, и во второй раз прогремел одиночный выстрел, обив на этот раз патронный ящик с их баррикады.
— Не дергайся, они снайпера посадили. — Рокотов осторожно выглянул, пытаясь определить, откуда стреляют.
— Но надо же пострелять еще, Володя. Надо, чтобы заметили или услышали.
Прапорщик оглянулся на запасы, и они сделали еще один залп.
— Что ж «духи» — то молчат? Что они затевают?
Рокотов не узнавал Олега: надежда у него мгновенно сменялась то апатией, то страхом, то растерянностью и беспокойством. Когда враг идет в атаку, тут ясно, что делать. Когда же он начинает что–то замышлять — у кого занять нервы для ожидания? Во всяком случае, не у человека, отсидевшего полгода в плену.
Площадь перед пещерой была по–прежнему пуста, если не считать шестерых убитых. Там сгорел Асламбек. Насколько успел узнать этого парня Рокотов, тот все время ждал от других подсказки и объяснений. Но что из того, что он не был заметен в жизни? Это просто лишний раз подчеркивает, что красота птицы не в перьях, а в ее полете, достоинство и честь мужчины — в поступке, а не в позе. А что же хочет предпринять Изатулла? Сил у него не так уж и много, больше он в атаку в лоб чае пойдет. А что, если в пещеру есть еще один ход? Или они попытаются как–нибудь забросать пещеру гранатами сверху?
— А если они попытаются забросать нас гранатами? Склад сдетонирует? — повернулся прапорщик к саперу.
— А черт его знает, что у них здесь навалено. Скорее всего да. — Олег был все еще бледен, но после перевязки чувствовал себя увереннее. — Я, если честно, дело свое саперное из принципа не изучал.
— Что за принцип?