Рокотов из последних усилий, похожих на те, когда он заставлял ползти себя под ударами нагаек к Диме Камбуру, подтянулся еще раз, стараясь вывернуться. И в этот момент исчез свет, исчезло все…
Очнулся он в холодной, полутемной комнатке, и первое, что увидел, — маленькие квадратики света в оконцах. «Тюрьма», — с облегчением подумал он: решетки после змей воспринимались как счастье. Рядом кто–то завозился, и он повернул голову.
— Ну слава богу, еще живы, — к нему из угла подался парень, которого накануне волокли из дома главаря. — С прибытием. Давай усаживайся поудобнее.
— Спасибо… Мне так… неплохо. Ты давно… здесь?
— С весны. Олег Баранчиков, сапер, — он пожал локоть прапорщика.
Олег был худ, голова его подергивалась, как после контузии, и, присмотревшись, Рокотов увидел, что левый глаз сапера выбит, от него через всю щеку проходил и прятался в бороде шрам.
Пристальный взгляд прапорщика, видимо, напомнил Олегу об увечье, голова его задергалась чаще, и Рокотов поспешил тоже представиться:
— Володя. Рокотов. Борттехник с «Ми–восьмого».
— Сбили?
— Подстерегли. Сегодня утром.
— Что там, на воле–то? Наши уже ушли? — в вопросе Олега слышалась затаенная надежда на обратное, он даже весь подался к прапорщику, сверкая глазом, и тот, угадав его мысли, попытался смягчить удар:
— Нет еще, не ушли. Войска только–только подходят к Салангу.
— Значит, все! — Олег сжал, остановил ладонями голову, но не удержал ее, и тогда резко встал с корточек, заметался по камере, стуча кулаком в стены. — Все, все, все! Полгода ждал, верил, что прилетите, не бросите…
Застонав, он повалился на солому в углу камеры, обхватил голову руками:
— Как я верил… Если бы вы знали, как я верил. За что же тогда, за что все муки… Бросили! Бросили! Бросили! — Олег стал стучаться головой об пол, и Рокотов торопливо перебрался к нему на коленях, придержал сапера. Он не знал, что нужно сказать ему, что можно пообещать, посоветовать человеку, полгода просидевшему в душманском плену. Он лишь гладил Олега по плечу — так матери успокаивают детей. И Баранчиков постепенно затих, лег на спину, стал смотреть немигающим взглядом в потолок.
— А что там, на Родине? — тихо, спокойно вдруг спросил он. — Про нас что–нибудь говорят? Помнят хоть нас? Думают хоть что–нибудь делать?
— Про вас?.. — Рокотов осекся, усмехнулся, поправился: — Про нас, пленных, много и часто пишут. Генеральный прокурор всех простил и объявил амнистию.
— Какую амнистию? — сначала приподнялся на локте, потом стал на колени Олег. Наморщил лоб. — За что амнистию? Насколько я понимаю, амнистию дают преступникам и предателям. А я не преда–а–атель. — Голова Олега вновь задергалась, Рокотов попытался оправдаться, но Олег не дал: — Мне не нужна амнистия. С меня полгода жилы тянут — а я им хрен с маслом. Меня в бою взяли, раненого, — за что же амнистия?! За что меня простили? — Он схватил прапорщика за грудки, оскалился.
— Извини, я, наверное, не так выразился, — заторопился Рокотов. — Простили, видимо, тех, кто предал.
— «Кто предал», — со злобой повторил Олег. — А я не желаю становиться с ними на одну доску. Знаешь, кого из пленных отсюда вывозят? Только тех, кто согласился сотрудничать, кто рассказал все, что знал. Я тоже мог давным–давно жрать икру где–нибудь в Америке пли Швеции. Но я здесь, здесь… Почему я здесь, а кто–то — там? — Олег опять схватил прапорщика за грудки. И тут же, без всякого перехода, сев у стены, сообщил: — Нас здесь трое. Сержант Иван Заявка, я и Асламбек, мы его Сашей зовем.
— А где они? — Рокотов был рад смене разговора.
— Послали на работы, хлеб с водой надо же отрабатывать. А меня опять Изатулла уговаривал жрать икру. Подавится, — Олег отмерил руку по локоть.