Если бы не фугасы и мины, оставившие на тебе колдобины! Не снаряды и «эрэсы», отметившиеся своими ожогами! Не застывшая в напряжении «зеленка» — деревья, виноградники, пусть частично и вырубленные метров на сто пятьдесят от дороги. Да не развалины по обе стороны, тоже метров до ста необживаемые. Не зарытые по башни танки у перекрестков.
Хороша была бы ты тогда, дорога от Саланга до Кабула.
Верховодов снова ехал в первом «Урале». Водитель Петр Угрюмов оправдывал свою фамилию полностью. Старший лейтенант даже готов был сделать его фамилию двойной — Молчаливо–Угрюмов. Правда, отмечал про себя и другое: Петр легче всех переносил самые дальние перегоны. Словом, дорога и Угрюмов нашли себя, и если при Юрке Карине Петя ездил последним в колонне, то после Саланга Верховодов перегнал его «Урал» вперед.
«Бэтры» шли в середине «ниточки».
— Верховодов, порядок построения колонны? — всякий раз спрашивал на инструктаже комбат.
— «Бэтры» — в центре, — так же неизменно отвечал Костя.
Он рассуждал просто: если «духам» надо обстрелять колонну, они ее обстреляют при любом построении. Огонь же практически всегда ведется по головной и замыкающей машинам.
— Надо беречь тех, кто может нас спасти, — доказывал комбату старший лейтенант. — Если у меня выбьют «бэтры», колонну можно будет брать голыми руками. А пока у меня огонь боевых машин — я не просто буду, я смогу выполнять задачу.
Так и моталась по афганским дорогам Костина «ниточка», подчиняясь не тактике, а умозаключению своего старшего: сохрани того, кто охраняет тебя, и будешь жить.
Знал о своей доле первого и Юрка Карин. Да что знал — дважды ловил на себя мины. Одно мог дать ему старший лейтенант, кроме приказа на порядок следования, — сидеть рядом. После первого подрыва с Юркой получил Красную Звезду и разнос комбата. Когда второй раз легли с Юркой на медбатовские койки, командир прямо в палате так накричал на «экспериментатора», что дежурный врач попросил его выйти. — Мальчишка! — снимая прямо в палате халат, все равно бросил комбат напоследок.
Он был прав, их комбат. Прав тактически — конечно же, так быстрее можно потерять старшего колонны. Но ведь кроме тактики, кроме того, что «ниточка» — это боевая единица, есть и человеческие отношения, и законы коллектива. И в новый рейс, краснея под взглядом комбата, он все же опять полез в кабину первого «Урала», к Петру Угрюмову, заменившему на время лечения Карина. И не пожалел: именно тогда он впервые увидел улыбку на лице Угрюмова. А что нам еще надо в жизни, креме как слова — от молчаливого, улыбки — от хмурого, шага навстречу — от нерешительного. Ведь надоедает как раз болтовня пустозвонов, настырность наглых, презрительность самодовольных…
Чувствуя, что тепло кабины, мерный гул двигателя, тихое потрескивание включенной на прием рации и молчание водителя нагоняют дрему, старший лейтенант повернул голову к Петру:
— Ну, и как сегодня Саланг?
«Пожмет плечами и скажет «нормально», — попытался угадать Верховодов.
Петя пожал плечами и сказал:
— Нормально.
— Теперь вопрос, как поднимемся обратно.
«Поднимемся», — ответил за водителя старший лейтенант.
— Поднимемся, — не стал изменять себе тот.
Вообще–то у них в колонне было не принято загадывать на будущее во время рейса. Думать думай о чем угодно, но говори только о настоящем пли прошедшем. И то, что он, командир, первым нарушил этот негласный закон, неприятно кольнуло Верховодова. «Расслабился. Первый расслабился, — пряча лицо в распахнутый бушлат, подался в уголок кабины старший лейтенант. — Как это, оказывается, просто и легко — поверить в мир и забыть об опасности. Теперь жди неприятностей».
Но то ли оттого, что уже вроде бы не должны были появляться здесь, в «духовской» чирикарке, советские колонны, а может, в какой–то степени непонятный, совершенно не военный порядок движения, но «ниточка» Верховодова отмеривала километр за километром на глазах у изумленных, попрощавшихся уже с шурави жителей близлежащих кишлаков.
«На дурика можем и проскочить», — попытался успокоиться Костя.