— К сожалению, ничего существенного. Не знаю… обязан ли я вам все пересказывать…
— Полагаю, лучше это сделать.
— Вы полагаете, — зло протянул Званицкий. — А если?.. Что тогда будет?
— Плохо будет, Марк Осипович. Поэтому нам лучше поговорить. Иначе все это можно будет истолковать как уничтожение важного свидетеля.
— Вы, кажется, угрожаете? — в глазах полковника вспыхнули искры гнева.
— Помилуйте, о чем вы? Просто я хотел сказать, что это в ваших же интересах. Извините, если неточно выразил мысль.
«Ишь ты, опять гордыня верх взяла… Гневлив, однако, господин полковник». И тем не менее угрозами тут не возьмешь, а убеждать, похоже, времени и совсем не остается.
— Ну–ка, Зеленов, — решительно сказал Сибирцев, чтоб не вводить тебя во искушение, дай–ка свои руки.
Тот послушно протянул их, глядя испуганными глазами.
— Нет, за спину, за спину. Придется тебе, брат, еще малость посидеть связанным. Не бойся, недолго. Пока мы выйдем, поговорим.
Сибирцев вынул из руки Степака нож, забрал мешки мужиков и пригласил полковника выйти.
— Ну, Марк Осипович, давайте окончательно. Иначе опоздаем. Первое: что приказал ваш Черкашин?
— Вы уже знаете. Ничего нового.
— Где оружие? Это — второе.
— Оружия здесь у меня нет. Оно захоронено в лесу. Есть место, — полковник говорил отрывисто и резко, с явной неприязнью к Сибирцеву.
— Покажете?
— А что ж мне остается?
— Да, в общем–то, конечно, — вздохнул Сибирцев от этого упрямства, — ничего не остается.
— Скажите, Сибирцев, — с явной презрительной интонацией произнес Званицкий, — а почему бы вам меня попросту не арестовать? Чего вы возитесь, в душу лезете?
— Чтобы спасти вас. И от смерти, и от угрызений совести. Не знаю, что для вас страшнее, полковник.
— Да ведь вам до меня никакого дела нет! — воскликнул Званицкий. — Кто вы? Скажите честно.
— А вы до сих пор не догадались? Я был о вас лучшего мнения, ей–богу.