Сибирцев понял, что его тон начал вызывать у Маркел а скрытую пока неприязнь, и не решился настаивать. Вздохнул:
— В другой, так в другой.
— Ну, а теперь, я полагаю, надо все–таки взглянуть, кто они такие, наши разбойнички.
С этими словами Маркел вышел в сени и тут же возвратился с большим мешком в руках и чистой холстиной. Ее он разостлал на столе и поверх вытряхнул из мешка содержимое.
Это было обычное солдатское барахло: исподнее, портянки. Но когда Маркел развернул одну из портянок, на стол упал тяжелый литой, потемневшего серебра крест и орден Святого Владимира.
— Ах ты ж!.. — охнул Маркел. — Так ведь это Пашины!..
Сибирцев мгновенно вспомнил брошенную казаком фразу: «Пока Игнатка лютел, мы тоже зря времени не теряли…» Он взял небольшой малиновый с золотом и чернью крест с малиновым же бантом, окаймленным черными полоскали, словно взвешивая его на ладони, и взглянул на Маркела. Тот, отвечая на незаданный вопрос, вздохнул:
— В шестнадцатом. На Юго–Западном. Поднял солдат в атаку. Был ранен в первых траншеях.
Вот оно что!.. Сибирцев покачал головой, осторожно положил орден на стол.
— А я ведь тоже там был. Под Барановичами.
Маркел очень внимательно, словно впервые, взглянул на него из–под нахмуренных кустистых бровей, потом, отложив серебряный наперстный крест и орден, сгреб барахло в кучу и, ухватив холстину за концы, резко отшвырнул все в угол горницы. Крест же и орден перенес на киот, к лампаде.
— В шестнадцатом, говорите? — спросил словно самого себя.
— Да, летом. В июле.
— В июле Паша уже вышел из госпиталя. И получил приход в Мишарине.
— А вы? — спокойно спросил Сибирцев.
— Я?.. — Маркел исподлобья взглянул па него, поиграл бровями. — Поговорим, коли охота… Давайте–ка обедать. Егорий! Где ты пропал?
— Тута я, иду уже, милай, — отозвался на сеней дед.
Маркел поставил на стол глубокую глиняную миску с крупно нарезанными кусками холодной вареной свинины, другую — поменьше — с какими–то вкусно пахнущими соленьями, нарезал несколько ломтей духовитого хлеба и поставил три стойки.
— Н–ну–с, — сказал с легкой насмешкой, — не побрезгуйте, чем богат. По–холостяцки. — И, увидев, что Сибирцев взялся за рубаху, остановил движением руки: — Здесь, извините, дам–с нет, не трудитесь. Пусть крепче подсохнет, а к вечеру мы вас перебинтуем, и вы забудете об этой гадости.
Сибирцев улыбнулся неожиданной изысканности слога: н–ну–с, дам–с — и, придвинув двумя руками тяжелую табуретку, сел к столу напротив Маркела. Ему было весьма любопытно наблюдать, что хлеб, к примеру, Маркел резал не по–крестьянски, у груди, а прямо на дубовой доске стола, чего мужик никогда не сделает, вот и стопки он поставил, держа их в горсти на донышки. Другой бы для удобства пальцы внутрь засунул — чего, мол, стесняться, у нас по–простому. Нет, не крестьянин этот Маркел, и никогда им не был. Словно в подтверждение мысли Сибирцева, он выдвинул металлически звякнувший ящик буфета и достал оттуда три вилки и три ножа, грудкой положил на середину стола. Серебро, определил Сибирцев. Он взял нож с толстой фигурной рукояткой и увидел выгравированную в узорчатом овале витиеватую букву — не то «В», не то «З». Фамильное серебро, из поколения в поколение передавалось, если, конечно, не перекочевывало оно в чужие руки. Да, любопытно все это. Маркел, ни слова не говоря, тем не менее каждым своим жестом подчеркивал немужицкое свое происхождение. И это его ласково–снисходительное «Паша», и точное знание места, где был совершен его воинский подвиг, и лапидарная краткость военного донесения, и даже вот это: как, почти не глядя, вытянутой рукой он разлил в стопки самогон — по резкому запаху понял Сибирцев. Тоже фронтовая привычка. Как говорится, я тебе ни о чем не сказал, но ты можешь и сам легко догадаться. Что ж, только с дураками иметь дело опасно.
— Со знакомством, стало быть? — Маркел немного приподнял свою стопку.
— Весьма рад, — Сибирцев несколько чопорно коснулся своей стопкой маркеловской.