Я могла любить только тех мужчин, которые совершенно не интересовали меня в сексуальном плане, или тех, кто абсолютно не интересовался мной в сексуальном плане.
Что до остальных… С ними я вела непрекращающуюся войну.
Я не одна была такая.
Другие женщины, которым некому больше было открыть душу, рассказывали мне на ушко одну и ту же горестную историю, пели один и тот же припев, сочащийся желчью и злобой. Все мужики — сволочи, эгоисты, бабники, жмоты, брехуны, зануды, их никогда не дозовешься, когда они нужны, им все до лампочки, да еще вечно жалуются, как они устали. Они устали! Послушать такого — машина у него самая большая, а мобильник, наоборот, самый маленький; положение — самое прочное, жена — самая ласковая, хрен — самый охренительный, не говоря уже о прочих мелких достоинствах. Уши вянут! Они заводили одну и ту же заезженную пластинку и в один голос изливали на меня свое мстительное презрение. То ли дело мы — женщины! Мы отважны, добросовестны, ответственны, мы всегда добиваемся результатов, все делаем быстро — оп-ля, и готово! — мы любознательны, открыты, предприимчивы, внимательны, свободны. Мы проделали немалый путь. Освободились от мамочкиных и бабушкиных корсетов, выбросили на помойку их тесемки, шпильки, косы, пучки, реверансы, фартуки, халаты, а самое главное — их жалобно протянутые за подачкой руки.
Только не их озлобленность, думала я, выслушивая очередной куплет этой песни и следя глазами, как кружится хоровод, в котором и мне досталось местечко.
А они не унимались. Оседлав метлу, стучали по земле своими подбитыми гвоздями башмаками и напропалую плевались жабами, слизняками и змеиным ядом. Мужики превращают нас в сиделок, в служанок. Им от нас нужно одно — чтобы мы слушали их стоны, утешали их, баюкали и расхваливали на все лады, и тогда они идут себе дальше, свеженькие как огурчик и полные сил. Они используют нас, а что дают нам взамен?
Я слушала и смотрела.
Вот мы с Кристиной сидим на скамейке. Ждем 43-й автобус, которого все нет и нет. Мы обе в брюках и для удобства вытягиваем ноги. На нас черные найковские кроссовки с белыми вставками. Мы кутаемся в бесформенные теплые куртки. Сжимаем в карманах кулаки и разглядываем мужчин прохожих, которые идут мимо, не видя нас.
— Я все делаю сама, — говорит она. — Я сумела полностью исключить мужчину из своей жизни. Я работаю, оплачиваю квартиру, плачу налоги, в кино хожу одна, в отпуск езжу с приятельницей. Рождество праздную с родственниками. Ужинаю перед телевизором, с тарелкой на коленях. В постели читаю, а чтобы быстрее уснуть, ласкаю сама себя. Мне спокойно. Никто ко мне не вяжется, никто не дергает — сделай то, принеси это. Спокойно. Перед сном я сама себе рассказываю сказку — одну и ту же, свою любимую. С закрытыми глазами. И сплю как младенец.
Она опускает голову и упирает пристальный взгляд в свои ноги, обутые в стиле свободных пионеров Дикого Запада. Потом принимается шевелить ими, как будто дергает за ниточки две уставшие марионетки.
— Но меня тошнит от одиночества. Просто тошнит. Я отказалась бороться, вот и все. У меня нет будущего. Ты замечала, если садиться с тарелкой перед телевизором, еда почему-то всегда холодная, сколько ее ни грей?
А вот мы с Валери. Сидим в маленькой чайной на улице Шмен-Вер. Мы заняли столик для курящих, выложили сигареты и зажигалки. Заказали разное — чтобы попробовать друг у друга. Валери — хрупкое создание с белокурыми вьющимися волосами, смешливыми ямочками на щеках и пронзительным взглядом человека, который ищет смысл жизни. Ее направление, ее значение, ее истинный вкус. Но не то единственное направление, которым следуют уставшие и смирившиеся, чтобы ни о чем не думать, шагая дружными рядами — все в ногу. Вот она закуривает легкую сигарету, откладывает зажигалку и выдыхает длинный клуб дыма. Молчит. Я тоже молчу. В таких случаях говорят: тихий ангел пролетел. Она мне лжет — постоянно, и с этим надо кончать. Иначе наша дружба утратит и смысл, и подлинный вкус, и направление. Смотрит не мигая мне прямо в глаза. Должно быть, отчаянно трусит — судя по тому, как пристально уставилась на меня, как оглядывает с ног до головы. Я стараюсь ничем не выдать напряжения, пытаюсь сесть так, чтобы сгибы рук и ног не образовывали острых углов. Я должна быть открытой, внимательной. Смотрю ей в глаза так же прямо — самым ласковым взглядом, на какой способна.
— Я тебе врала. Я влюблена не в мужчину, а в женщину. Три года уже… Я долго боролась с собой, но что толку бороться против очевидного…
Я тоже выпускаю длинную струю дыма. Вот, оказывается, в чем дело. Очередная любовная история. Ну, может, не совсем обычная, может, чуть более запутанная, окутанная покровом тайны. Она правильно истолковала мой выдох. Я ее благословляю. Я все равно ее люблю. Она улыбается мне. Теперь она может смело все рассказать, во всем признаться — я не перестану ее любить.
Валери всегда и везде ходит одна. Но утверждает, что мечтает встретить мужчину и завести детей.
— Это желание существует, — добавляет она, как будто прочитав мои мысли. — Так что не все так просто…
Конечно, не просто. И слово «смысл» может звучать двусмысленно.
Еще есть Шарли. Вообще-то ее имя Шарлотта, но все называют ее Шарли. Она вся в хлопотах, только что переехала на новую квартиру. Познакомилась с мужчиной, прекрасным иностранцем. Она так давно о нем мечтала, что, едва встретив, бросилась ему на шею, прижалась к нему всем телом и больше не отпускала. Целых полгода. Эти полгода они, можно сказать, провели не разжимая объятий. Не вылезали из самолетов — он к ней, она к нему. И вдруг все прекратилось. Что такое, может, у летчиков началась забастовка? Забастовка, точно, началась, только не у летчиков, а у чувства, которое она испытывала к нему. Потому и самолеты летать перестали. Он теперь сидит у себя в Миннесоте и ничего не понимает. Покупает билеты на беспосадочные рейсы, зная, что ни один из них ему больше не понадобится. А она разбирает шкафы, надеясь заодно навести порядок у себя в голове. Что, например, здесь делает старый серый свитер? На помойку его!
— Почему мы кидаемся к ним, не помня себя, а потом с такой же страстью их отталкиваем? Почему?
Анушка. Наполовину полька, наполовину англичанка. Причудливая смесь, бросившая якорь в Париже. Учит французский и познает самое себя. Она делит все человечество на две категории: те, кто думает, и те, кто не думает. Мужчина ее жизни любит красивых женщин в красивых платьях. А она ненавидит платья. Ей в них неудобно. Они превращают ее в человека, не умеющего нормально ходить. Как-то вечером, в знак благодарности за удовольствие, которое он не скупясь дарит ей, она надела белое трикотажное платье, обтягивающее грудь, подчеркивающее талию и открывающее взорам ее длинные ноги, — все то, что ставит на ней клеймо женщины и что обычно она предпочитает прятать. Она накрасила губы, сделала прическу. Он вошел в комнату и воскликнул:
— Ну, блин, ты и красавица!
Он приблизился к ней, и в глазах его сияла любовь. Этот блеск без слов говорил ей спасибо — спасибо за то, что ты ради меня надела это чудесное женское платье, платье, достойное богини или колдуньи, платье, которое притягивает мое тело к твоему не хуже магнита, спасибо тебе, спасибо, спасибо! Он распахивает объятия, шагает к ней, чтобы охватить ее своей любовью, всю целиком, чтобы носить ее на руках и покрывать поцелуями ее тело от макушки до кончиков ног. Она — его женщина. Он — ее мужчина. Все у них будет прекрасно.