Анри Арман правил миром. Анри Арман был Большой Начальник. Анри Арман жил с нами по соседству и явился засвидетельствовать свое почтение. Он бросил недоуменный взгляд на Дядю, мирно посапывавшего в кресле. Она с видом школьницы лукаво подмигнула ему и увлекла за собой на балкон, шепча на ходу: «Это дальний родственник, я от него в шоке, но, знаете, семья…» Он снисходительно улыбнулся и договорил за нее: «Семья есть семья, не так ли?» Она засуетилась, предложила ему кофе, он стал отказываться — к чему утруждаться? — он ведь только так зашел, ах, да что вы, какие хлопоты, у меня «Нескафе», это одна минута… Ну, раз уж вы настаиваете… Хотя я ведь совсем не за этим зашел… Как, простите, вы сказали, вас зовут, я что-то не расслышала? Арман, Анри Арман… О, так это вы — предприятия «Арман», обалдело переспросила мать. Подумать только, она здесь, в своей «Таре», у подножья Альп, и вот он перед ней — прекрасный принц. Без обручального кольца. Это она проверила первым делом, еще до того как предлагать ему кофе.
Мы с сестрой и братьями присутствовали при их знакомстве с отчетливым ощущением катастрофы. У нас на глазах творилось худшее, что только можно себе вообразить, — явление на сцену Большого Начальника.
А мы-то считали себя в безопасности. Лето, Альпы, Хайди и ее дедушка, книжки и сугробы, ароматный чай с листьями иссопа, звяканье колокольчиков на овечьих шеях, когда молчаливые и сумрачные пастухи ведут стадо, подгоняя животных палками. Что он тут забыл? Большие Начальники должны отдыхать в Сен-Тропе, на своих яхтах, в окружении букетов гладиолусов и загорелых нимфеток. Они не любят карабкаться к заснеженным вершинам, окунаться в ледяные источники и набивать себе мозоли на ногах, гоняясь за ланями.
Но мы ошибались. На краткий миг нас охватило горячее желание разбудить Дядю, потрясти его за плечи и сказать: кончай дрыхнуть, Дядя, смотри, кто сюда явился, он уже запускает лапу в твой сундук с золотом, вставай, заправь рубашку в штаны, втяни живот, вставай и защити нас. Ты нам нужен, слышишь? Неужели так и будешь спокойно сидеть и переваривать свиной паштет и персики сорта Мельба, пока владелец предприятий «Арман» умыкает у тебя невесту?
Мать стало не узнать. Она все время что-то напевала себе под нос, одевалась в летящие по ветру юбки, обтягивающие майки, подставляла тело солнцу, без конца меняла прическу, раздавала нам поцелуи, не глядя гладила нас по голове, а то вдруг обнимала и говорила, как она нас любит. Любовь и ее сделала способной любить. Любовь — это такой флюид, который перетекает от одного к другому по извилистым путям. Любовь благородна, она раздает себя всем встречным, касается одиноких сердец и оставляет на них свою печать — пока не перетечет к другим, избранным.
Порой ее глаза наполнялись слезами. Она смотрела на нас и спрашивала: я красивая? Я веселая? Я статная? Я выгляжу достаточно изысканно? И мы, словно повернутые к ней зеркала, дружно расхваливали ее на все лады и не скупились на комплименты. Мы наполняли ее своей любовью, подпитывали своим теплом. Она закрывала глаза и улыбалась. Потом бросала взгляд на часы и давала нам деньги, чтобы мы пошли на озеро и покатались на взятых напрокат водных велосипедах. Мы бормотали: «Спасибо» — и исчезали. Вместе с младшим братом мы изо всех сил крутили педали велосипеда, пытаясь догнать старших, и говорили друг другу, что ее стало совершенно не узнать. Она превратилась в другого человека, в незнакомку — пронизанную светом, цветущую, веселую. Легкую, такую легкую.
— Как ты думаешь, а с папой, в самом начале, она тоже была такая? — спрашивал у меня младший брат.
— Наверняка. Когда люди влюбляются, они всегда становятся такими. Любовь — волшебное чувство.
— А ты откуда знаешь?
— В книжке читала.
— Ты думаешь, что с папой оно тоже было волшебное?
Когда он заходил за нами, чтобы утащить за собой по бродяжьим тропам, секрет которых знал он один, мы никогда не могли понять, откуда он взялся. Он возникал из-за угла улицы, по которой мы шли из школы, выпрыгивал из машины, мчавшейся на красный свет, залезал в окно, а на Рождество выскакивал из камина, бросался нас обнимать и с криком: «Детки мои! Деточки мои родные!» — подкидывать нас в воздух. Перед матерью нам приходилось скрывать свою радость, пряча довольный смех в истертую кожу его куртки, потираясь щекой о его плечо и вдыхая исходивший от него приятный терпкий аромат. От него пахло сильным и щедрым разбойником, плюющим на законы, изданные покорными и хорошо воспитанными людьми. Он был обманщик, мошенник и жулик, из которого фонтаном били любовь и жизнерадостность.
Он никогда не оставался одинаковым. Сегодня — паразит без гроша за душой, живущий за счет очередной бабенки, завтра — генеральный директор предприятия по производству искусственных газонов или владелец парфюмерной линии, сегодня — в рваных башмаках, завтра — в итальянских мокасинах. Порой карманы у него лопались от денег, а порой следом за ним в дом являлся судебный исполнитель. Но он только смеялся. Деньги должны путешествовать от одного к другому, не то они умирают, а значит, перестают доставлять удовольствие. Кто из вас видал мертвеца, которому весело лежать в гробу? Ненасытность и отвага, опасность и желание — вот слова, не сходившие у него с языка, и чихать он хотел, если реальность вступала с ними в противоречие. Жизнь должна быть живой, твердил он мне, подбрасывая меня на коленях, а чтоб быть живой, надо уметь отдавать, надо лететь вперед сломя голову и не мелочиться. Никогда не экономь, дочка, потому что экономия — это медленная смерть. Рискуй, ставь на все и ничего не бойся. Обещай мне, что не спасуешь перед опасностью! Хорошо, папочка, отвечала я, убедившись, что мать не слышит. Да, восклицал он, потирая руки, эта — точно моя. Вот моя дочь! И подкидывал меня в воздух, заставляя рычать от веселого страха. Я падала ему на колени с бьющимся сердцем и просила: еще, еще!
Он был чужеземец. Смуглый взбалмошный цыган. Его дед с бабкой жили в кибитке. Когда его матери исполнилось восемнадцать, она внезапно почувствовала тягу к оседлому образу жизни и заявила, что дальше Тулона никуда не двинется. Пришлось им подчиниться. Она умела убеждать. В странствиях она успела выучить французскую грамматику и правила правописания и пользовалась большим авторитетом. Мужчины распрягли лошадей, убрали сбрую и отправились в город наниматься на работу. Шорниками, жестянщиками, кузнецами — профессии кочевых народов. Женщины попрятали свои пестрые юбки, коротко подстригли волосы, стерли с ногтей красный лак, а с век — зеленые тени, побросали сигареты и поснимали со лбов платки, застящие взор. Поселились в тесных домишках, где кружили, как в клетке, натыкаясь на стены, и выходили на улицу глотнуть воздуха. Все члены табора дружно начали новую жизнь, дабы не разочаровать «малявку», решившую заделаться приличной женщиной.
Не подчинилась только бабка, промышлявшая гаданием. Она вылезала в окно и, тряся цветными юбками, шла в порт — прочитать симпатичным девушкам судьбу по руке, а заодно освободить их от кошелька. Возвращалась либо с добычей, либо в сопровождении двух жандармов. Арестовать ее они не смели, опасаясь сглаза. Посверкивая своими золотыми зубами — ух, укушу! — она на чем свет крыла и их, и всю их поганую полицию.
Мать моего отца, моя бабка, оставалась совершенно равнодушной ко всем этим жертвам и с несгибаемым упорством продолжала добиваться осуществления своей мечты. Она купила себе красивых материй, нашила строгих и элегантных платьев, которые не давали ей нормально ходить, научилась разговаривать, не поднимая глаз, ссутулилась, сняла в пансионе, принимавшем исключительно порядочных девушек, комнату, записалась на курсы хорового пения и вышивания и стала ждать счастливого избранника, который сделает из нее даму.
Наконец он объявился. Им оказался мой дед, наследник стеклодувного завода с филиалами в Италии. Чтобы не приглашать на свадьбу свою слишком экзотичную родню, она назвалась сиротой. Позже, гораздо позже дед все-таки узнал правду, но его восхищение перед бабкой от этого только выросло.
У них родилось трое детей, которых они научили хорошим манерам и хорошему французскому и которым внушили мысль об огромном значении диплома. Двое старших строго последовали советам родителей и выросли законопослушными гражданами с безупречным поведением. Только младший, мой отец, проявил строптивость. Чаще, чем в школе или на уроках катехизиса, его можно было встретить в Тулонском порту, где он ошивался поблизости от пестрых юбок своей бабки. Здесь он выучился заговаривать людям зубы, врать не краснея, тырить полные кошельки и строить глазки слишком доверчивым иностранцам. Он умел ввернуть комплимент, схватить девушку за руку, чмокнуть ее и как ни в чем не бывало удрать. Еще он умел рассказывать сказки. Послушать его таинственные истории собирались целые толпы. Он плел им про солнце и звезды, про злых божеств и ангелов-хранителей, его голос звучал то вкрадчиво-нежно, то устрашающе, и у слушателей тряслись коленки. А он, довольный, продолжал трепать языком, на ходу импровизируя и приделывая своей байке то страшный, то счастливый конец — в зависимости от реакции внимавших ему зевак.
От матери он унаследовал горделивую осанку и благородные черты лица, от отца — щедрое сердце и способность приходить в восторг от самой малости. Красивый, высокий, смуглокожий, всегда хорошо одетый, он разливался соловьем, выдумывая себе биографию, достойную величайших авантюристов, перед какой-нибудь разомлевшей дурочкой или, заложив руку за отворот жилета, солидно вещал, вешая на уши лапшу скуповатой мещанке. Мать обзывала его негодяем, но загоравшийся в ее глазах горделиво-влюбленный огонек выдавал ее с головой. Он был так красив, что порой она забывала, что он ее сын, и с видом собственницы вцеплялась ему в руку. «Ты поступишь, как я, радость моя, — говорила она ему. — Ты женишься на девушке из хорошей семьи, и она введет тебя в лучшее общество и сделает богатым». Она все ему прощала и, глядя на него, приговаривала: «Этот ребенок — вылитый принц». Не признаваясь самой себе, она испытывала к нему благодарность за то, что он не поддался той правильной жизни, которую она навязала себе, принеся ей в жертву свою молодость. Словно крохотная частичка цыганки — свободной, беззаботной и непокорной — перекочевала от нее к сыну и укоренилась в нем.
С моей матерью он познакомился на ярмарке. Он пришел в светлом костюме из ткани альпага, сшитом бабушкой; вылез, хлопнув дверцей, из «линкольна», угнанного тем же днем из порта. Наврал про себя, что он — владелец каруселей и тира, что у него целая куча передвижных палаток-шапито, но он собирается все продать и махнуть в Америку, потому что это — единственная страна, где можно сколотить состояние. Еще чуть-чуть, и он ляпнул бы, что его фамилия — Барнум, но он вовремя сообразил, что моя мать — не дура, и сообщил свое настоящее имя — Джейми, Джейми Форца, цыганский барон и будущий князь Уолл-стрит. Он нисколько не волновался, потому что любил добавить к своему вранью мелкую правдивую деталь и тем самым успокоить совесть.
Удостоенный приглашения к деду, отцу матери, он завел с ним речь о рынках, долларах и Новом Свете и без труда получил руку его дочери. Дед придерживался мнения, что дети по достижении восемнадцати лет должны покидать отчий дом. В лохмотьях или в золотой карете — не важно. Поскольку от бабушки никаких возражений не последовало, они все по очереди приняли к исполнению этот жестокий приказ, сознавая, что нехорошо быть лишним ртом и обузой, — к великому облегчению отца, который отныне смог спокойно заняться приумножением сбережений, ведь больше никто не требовал у него каждый месяц отстегивать энные суммы на прокорм, одежду и обогрев отпрысков. Расход-приход, расход-приход; приклеившись ухом к приемнику, он с карандашом в руках следил по газете за курсом акций, вычислял прибыльность и делал новые вклады. Рядом у него всегда стоял пузырек с сердечными каплями — на случай резкого падения котировок, которого он мог бы и не пережить.
Из пятерых детей двое попробовали было оказать сопротивление выдворению. Две дочери — моя мать и одна из ее сестер, решившая поступить на юридический и получить профессию. Они поделились своими планами с матерью, моей бабушкой, которая не знала, чем им помочь. Так надо, сказала она. Вы должны слушаться. Сначала отца, потом мужа. Особенно сильные сомнения испытывала моя мать. Будет ли Джейми Форца хорошим супругом? Она не была в нем уверена. «А еще кто-нибудь предлагал тебе руку и сердце?» — спросила бабушка. «Да нет… Ходят вокруг да около. Говорят, что умирают от любви. Но я еще такая молодая. Я же не разбираюсь в мужчинах, да и в жизни тоже. Я бы хотела подумать». — «О! Жизнь сама тебя научит. Может, приготовить на ужин рубленые бифштексы под соусом „пармантье“? Ты же любишь хорошие бифштексы и „пармантье“ любишь?»