— Сообщать по радио о ходе извержения. История в своем роде примечательная… А кто в январскую стужу трое суток сторожил в забитой льдами бухточке у мыса Туманов шхуну-хищницу? Опять же Алексей.
Баулин сверил наручные часы с корабельными.
— Ну, мне пора собираться в дозор.
Он снял с вешалки кожаный реглан, заглянул в спальню, молча прощаясь с дочкой, и сказал, притворив дверь:
— А если бы знали вы, сколько я с этим чертушкой Алексеем Кирьяновым возился, сколько он поначалу мне нервов перепортил!.. Да, и не я один — и парторг наш боцман Доронин, и комсомольская организация… Хотите верьте, хотите нет, а я уже было думал, что горбатого только могила исправит, собирался списать Кирьянова на берег, пусть, думаю, покрутится где-нибудь в хозкоманде. Такой был заносчивый, строптивый. Ни замечания, ни выговора, ни внеочередной наряд на камбуз — ничто на него не действовало. На гауптвахту он отправлялся прямо-таки с удовольствием. «На губе, — говорит, — я посплю вволю».
Баулин помолчал.
— Впрочем, откровенно говоря, вероятно, и я был поначалу в чем-то виноват, не сразу разгадал натуру Алексея, не сразу вник в его прошлое…
— Как же все-таки из Кирьянова получился такой отличный пограничник? — удивился я.
— А все началось с первого шквала, — Баулин снова посмотрел на часы, — Сейчас-то уже некогда… Напомните, расскажу в другой раз… Спокойной ночи, располагайтесь как дома.
— Чем утром накормить Маришу?
— Что ж вы думаете, мы живем как бобыли? — рассмеялся капитан третьего ранга, — Мы с соседями одна семья… Да Мариша раньше вас встанет. Она еще сама вас чаем напоит, она у меня самостоятельная!..
Провожая Баулина, я вышел на крыльцо. Мы обменялись рукопожатиями, и его высокая, слегка сутуловатая фигура исчезла в густом, липком тумане.
Снизу из-под утесов доносится тяжелый, перекатистый гул океана.
Проснувшись среди ночи, я не вдруг сообразил, где нахожусь, прислушался: под утесами ревел штормовой накат, дробно постукивали ставни, завывало в трубе.
Я поискал было портсигар, но вспомнил, что в доме не курят. Снова уснул и очутился во власти бушующего океана. Тщетно пытался я ухватиться за пляшущее бревно: меня относило все дальше и дальше от берега. Внезапно взошло слепящее солнце, и чья-то заботливая рука коснулась моего плеча.
У дивана, на котором я спал, стояла одетая, умытая, причесанная Маринка.
— Дядя, у тебя болит головка?
— Нет, не болит, — пробормотал я в смущении.
— А почему ты кричал? Тебе приснился страшный сон? Да? — спросила она участливо, — А я сегодня во сне летала. Высоко, высоко, выше вулкана. И ни чутельки не боялась! Папа говорит: если летаешь во сне — значит растешь.
Комнату озаряло редкое для Курил солнце. Стол был накрыт к завтраку.
— Кто же открыл ставни?
— Я сама! — ответила Маринка.