— Такая вот история, — закончил свой рассказ капитан третьего ранга.
— Что же вы сделали с «Хризантемой» и ее командой? — спросил я.
— Мы лично ничего не делали. Мы только отбуксировали ее в К-ск, — сказал Баулин. — Шкипера судили там, как положено по советским законам судить за шпионаж. А «Хризантему» конфисковали. Документов-то ведь на ней никаких не было. А если бы и были — какой владелец признается, что это именно он посылал шхуну со шпионским заданием?..
Капитан третьего ранга помолчал.
— Документов не оказалось, владелец не признался, а кто хозяин — яснее ясного — дельфины к нам шары-раз-ведчики не засылают… Да, я забыл сказать, до того как мы ее задержали, «Хризантема» успела-таки выпустить два шарика. Их подбили наши истребители над районом… Словом, они летели к району, фотографии которого мы вовсе не намерены дарить на память за океан…
— Завтра прибывает «Дальстрой», — сказал мне Баулин в один из первых дней декабря.
«Дальстрой» был последним грузо-пассажирским пароходом, идущим с материка на Курилы в текущую навигацию: наступила пора зимних штормов и ураганов. Подошло к концу и время моего пребывания на острове Н.
Сказать, что мне жаль было расставаться с людьми, с которыми меня свела здесь судьба, значило бы почти ничего не сказать. И с капитаном третьего ранга Николаем Ивановичем Баулиным, и с боцманом Дорониным, и с секретарем комсомольской организации сторожевика «Вихрь» Игнатом Атласовым, как и со многими другими пограничниками базы, меня связывало уже не просто случайное кратковременное знакомство. Они стали мне добрыми, верными друзьями.
Сознание того, что ты оставляешь здесь, на далеком островке, этих людей, щедро открывших тебе свою душу и сердце, друзей, которых ты, может быть, никогда уже больше не увидишь, не встретишь, вызывало чувство светлой печали и грусти.
И, конечно (пусть не обидятся на меня за это другие островитяне!), грустнее и печальнее, чем с кем-либо, мне было расставаться с Николаем Ивановичем и с Маринкой. Я полюбил Баулина, как самого близкого и родного человека, а его шестилетнюю дочку, как свою дочь. Горько подумать, что, будучи занят делами, я так мало уделял ей внимания; до сих пор меня снедает ревность, что не я, а Алексей Кирьянов, дядя Алеша, сочинял для нее и рассказывал ей сказки…
«Дальстрой» известил Н. по радио о своем скором приходе, и, задолго до того как он показался на горизонте, почти все жители острова взобрались на высокий мыс, с нетерпением глядя на юг: пароход вез долгожданную почту!..
На этот раз один я уезжал с острова на материк, и следовало поторапливаться со сборами: попусту стоять на внешнем рейде капитан «Дальстроя» не станет.
Помогая укладывать чемодан, Маринка наставляла меня в путь-дорогу:
— Если тебя начнет укачивать — поднимайся из кубрика на палубу. Папа всем так советует…
— Бриться лучше утром, — она в это время заворачивала мой бритвенный прибор, — Папа бреется только по утрам…
— Не забудь попросить у штурмана бинокль, я тебе буду махать платочком. Вот этим, — вынула она из кармашка голубой платок…
Много милых, добрых советов и напутствий дала мне Маринка и напоследок потребовала, чтобы я обязательно разыскал на Большой земле дядю Алешу и напомнил ему про обещание не забывать ее и часто-часто писать ей и папе письма.
— Я тоже буду тебе писать, — сказал я.
— Когда уезжают, все так говорят, — вздохнув совсем по-взрослому, сказала Маринка.
Как тут не смутиться…
— Я обязательно буду писать, — повторил я, — А что тебе прислать с Большой земли?
— У меня все есть, мне ничего не надо, — показала Маринка на свои игрушки.