Тут Алексис смутился.
— Это все потому, что Изабель отбивалась, — признался он, — но я ничего не делал, я только держал ей ноги.
— Черт побери, — возмутился Оноре. — Значит, ты держал ей ноги, а Малоре в это время был там, где интересней!
— По правде сказать, мы по очереди…
Развеселившись от этакого признания, Одуэн остыл. Он был весьма доволен тем, что его мальчишки любят лазить девкам под юбки. Хоть тут-то не походили они на этого сухаря Фердинана, который провел свою унылую юность, уткнувшись в пристежные воротнички и молитвенники; этому клерикалу, напорное, вообще всю жизнь если что и нравилось, то только кобыльи вульвы, потому что такая уж у него натура — быть клерикалом; и что бы он там сейчас ни говорил, в глубине души он так и остался клерикалом. (Как считал Оноре, тороватый самец не может быть клерикалом, так же как не может он быть и роялистом или бонапартистом; только люди с очень уж незадачливым темпераментом, полагал он, могут не испытывать симпатии к Республике, такой широкобедрой, такой полнотелой.)
Алексис, сопровождаемый доброжелательным и задумчивым взглядом отца, отправился на свое место, но тем временем Аделаида, чтобы все-таки погубить его, придумала еще одну уловку. Она заметила Одуэну:
— Ты, конечно, можешь сколько угодно оправдывать его, но пока он занимается фокусами с девками, коровы пользуются этим и уходят в люцерну, а потом их раздувает. Вот сдохнет одна, тогда я посмотрю, как ты будешь смеяться.
Одуэн сразу же посуровел.
— Это правда то, что говорит мать?
— Ну еще бы нет, — настаивала мать. — Взять, например, сегодня: Ружетта вернулась с таким животом, что можно подумать вот-вот отелится.
— Черт побери! — возмутился Одуэн. — Довести скотину до такого состояния… Ты мне скажешь наконец, чем ты целый день занимался?
Алексис ловко защищался: Ружетту, по его слонам, вовсе не раздуло, а просто вид у нее такой, потому что она хорошо поела.
— Единственное, что случилось, пока я дрался с Тентеном, так это — что она забрела на луг к Руньону, но ведь от хорошей травы с ней не могло произойти ничего плохого.
— Конечно же нет, — кивнул подобревший Одуэн.
И когда жена стала говорить, что нужно пойти к Анаис Малоре и выяснить у нее, как и почему у сына оказалась разорвана рубашка, он возразил:
— Я больше слышать ничего не хочу про эту рубашку и прошу тебя оставить Анаис в покое. Когда настанет время поговорить с Малоре, я займусь этим сам.
Не успел он закончить свою фразу, как в дверях появилась запыхавшаяся от бега Жюльетта и тут же присела рядом с отцом.
— Хорошо еще, что бегом неслась, — сказала Аделаида, — а то бы вообще вернулась к полуночи.
— И то верно, — добавил Оноре, — можно было бы пораньше возвращаться домой.
Однако в его голосе не было ровным счетом ничего от упрека, содержавшегося в словах. Жюльетта посмотрела на него, и они оба дружно рассмеялись. Держать себя строго с Жюльеттой у него не получалось: он все еще не мог прийти в себя от изумления, смешанного с гордостью, что ему удалось заполучить от тощей и раздражительной супруги эту высокую девушку с кроткими черными глазами, неторопливым смехом и соблазнительными формами.
— Не вижу никакого повода, чтобы делать ей комплименты, — сказала мать язвительно. — Если она вернулась, то можно с уверенностью сказать, что в эту пору на улице не осталось уже ни одного мужика.
— Правильно, мамочка. Только, знаете, это я сама сказала им идти по домам.