Однако разговора не забыла. В тот же день, только уселись за стол, заговорила наставительно:
— Бесятся девки ныне, ох, бесятся. Дети форменные, ни тебе сготовить, ни постирушку сделать, ни печку побелить, а туды ж, взамуж, ровно на пожар. А поглядит-ко, самих еще нянчить и нянчить.
У Марии румянец во всю щеку. Сказала, давясь нарочитым смехом:
— Ну, это вы, мама, зря. Сейчас не по тому в жены берут, как готовить умеют. Вот хоть бы и я, чем не жена мужу? Приехали б вдвоем — небось, обрадовались бы…
Отец запальчиво кинул ложку, выкрикнул зло, на себя не похоже:
— Ты это брось, молода еще трепать языком. Послали учиться — учись, а дурь из головы выкинь!
Так и уехала на занятия, ничего не сказав. Не то, чтоб боялась — не хотелось стариков огорчать. Пусть уж немного погодя узнают.
Потом родился Игорек, времени стало в обрез. Судили-рядили, без матери не обойтись. Дали телеграмму. О женитьбе опять умолчали.
Во всей довоенной жизни Марии это было, пожалуй, самое трагикомическое событие. Взрослые люди, пользующиеся искренним уважением друзей и товарищей, выполняющие уже серьезные и ответственные задания, они тем не менее с замиранием сердца ждали той минуты, когда придется держать ответ перед обиженной и рассерженной матерью.
Сергей был на полетах, Мария дома — с ребенком. Послали на вокзал Лешу Сушко, самого близкого друга. Тот матери в лицо не знал, запасся фотографией из машиного альбома. Долго бродил по вагонам, внимательно разглядывая лица пожилых женщин. Наконец признал, представился машиным другом, немало удивив и растревожив мать. Только и смогла произнести:
— Что с Машей? Жива ли?
— Да жива Маша, что ей сделается! Только ругать ее не надо.
— Как это ругать, за что?
Он неумело пошутил:
— Молодых всегда найдется, за что поругать…
А продолжать не стал, тоже побоялся. Так и довез до самой квартиры.
Мария увидела их в окно. Выбежала, кинулась на шею:
— Мама, простите, если можете, пожалуйста, простите!
Мать заплакала. От радости. Жива дочка — и слава богу, чего прощать-то!
Квартира была двухкомнатная, с темными шторами на окнах. Мария посадила мать спиной к детской кроватке. Завела какой-то торопливый разговор. Как отец? Лида где, не болеет ли? И вдруг детские всхлипывания. Мать обернулась, ни о чем еще не догадываясь, спросила:
— У людей живешь? Почему не в общежитии?
Мария, наконец, решилась. Сказала твердо, с прежней непреклонностью: