Она закрыла глаза и, не открывая их, спросила:
— Когда?
— Рейс 29–40. Пятиместный, и хороший экипаж — Сэм Кахане и его приятели. Они выписались, и им нужно два человека.
Она кончиками пальцев погладила веки, потом открыла глаза и посмотрела на меня.
— Что ж, Боб, — сказала она, — интересное предложение.
На стенах из металла хичи были занавеси, которые уменьшали свечение, и я их задернул на ночь, но даже в полутьме я видел, как она выглядит. Испуганно. Но она ответила:
— Они неплохие парни. Как ты с парнями?
— Оставлю их в покое, и они оставят меня. Особенно если у меня будешь ты.
— Гм, — сказала она, потом вползла на меня, обняла и уткнулась лицом мне в шею. — Почему бы и нет? — сказала она так негромко, что я не был уверен, что услышал верно.
И тут меня охватил страх. Всегда сохранялась возможность, что она скажет «нет». И я был бы снят с крючка. Весь дрожа, я услышал свои слова:
— Значит, записываемся утром?
— Нет. — Она покачала головой. Голос ее звучал приглушенно. Я чувствовал, что она тоже дрожит. — Звони сейчас, Боб. Запишемся немедленно. Прежде чем передумаем.
На следующее утро я ушел с работы, упаковал свои пожитки в чемоданы и отдал на сохранение Шики. Тот смотрел на меня печально. Клара оставила свои занятия и уволила прислугу — та очень встревожилась, — но не побеспокоилась паковаться. У Клары оставалось немало денег. Она заплатила за свои две комнаты и оставила все в них, как обычно.
Конечно, у нас была прощальная вечеринка. Не помню ни одного человека из тех, кто там был.
И вот, кажется, совершенно неожиданно, мы втискиваемся в шлюпку, спускаемся в капсулу, пока Сэм Кахане методично проверяет имущество. Мы закрылись и начали автоматический отсчет.
Потом толчок и падение, ощущения плавания. Двигатели включились, и мы были в полете.
— Доброе утро, Боб, — приветствует меня Зигфрид, и я останавливаюсь на пороге кабинета, подсознательно чем-то обеспокоенный.
— В чем дело?
— Ни в чем, Боб. Входите.
— Ты тут все изменил, — осуждающе произношу я.
— Верно, Робби. Вам нравится, как теперь выглядит кабинет?
Я долго и внимательно изучаю его. Толстый мат с пола исчез, как и абстрактные картины, которые украшали стены кабинета. Их место заняли серии голографических космических сцен, гор и моря. Самое странное во всем этом — сам Зигфрид. Он говорит со мной через манекен, сидящий в углу комнаты с карандашом в руке. Причем манекен смотрит на меня сквозь темные очки.