- А где же грибы? Мокрец съел? - спросил он. Казалось, отца даже не обидел этот ехидный вопрос.
Он отвернул газету и сказал:
- Смотри, если охота…
В кузовке поблескивали лакированными шляпками свежие, отличные грибы.
Вечером Петр Иович нажарил огромную сковородку накрошил в блюдечко лука, высыпал на стол белых пышек. Но мне было не до еды. Ложка дрожала в руке перед глазами плыли красные круги.
- Ты что, заболел, однако? - участливо спросил Петр Иович.
Вместе с отцом он перенес меня на кровать, захлопотал, засуетился по избе.
Меня растерли нашатырным спиртом, смешанным с постным маслом, поставили под мышку термометр. Блестящая льдинка мгновенно нагрелась. Я лежал пластом и мысленно видел, как ртутный столбик подымается все выше и выше: 38-39-41.
- Сколько там, однако, набежало? - услышал я вдруг голос Петра Иовича.
Отец рассматривал перед лампой термометр и удивленно пожимал плечами.
- Ничего не понимаю! Тридцать шесть и пять. Термометр снова затолкали под руку и продержали
вместо десяти минут пятнадцать. Результат был почти один и тот же: термометр показывал тридцать шесть и шесть.
Мне даже обидно стало: тело горит огнем, а температура нормальная. Впрочем, есть такие болезни, при которых температура ничего не значит. Ходит человек, и вдруг хлоп - и поминай как звали. Но Петр Иович, наверно, не знал о таких болезнях и думал просто-напросто, что я хитрю. Он сердито выплеснул из блюдечка в помойное ведро масло со спиртом и начал укладываться спать.
Отец остался сидеть у кровати. Он держал меня за руку и тихо убеждал:
- Спи, Генка.
Вот лег и отец. Большая круглая луна выкатилась из-за леса, заглянула в низкое, вросшее в землю окошко. И вдруг на столе что-то засверкало. Я долго смотрел на загадочную точку и никак не мог понять, что это такое. Любопытство взяло верх. Я поднялся и пошел к светлячку. На столе лежал термометр. Серебряная ниточка ртути показывала тридцать шесть и шесть.
Утром около каждой палатки снова горели костры. Возле них суетились мои друзья - Степка, Комар, Люська. Они набирали охапки сырой травы и бросали в пламя. Тучи мокреца носились у берега, пытались прорваться сквозь дымовую завесу к палаткам и позорно отступали.
Я принялся помогать ребятам. Работать было легко и весело. Я почти забыл о своем искусанном лице и красных волдырях, которые покрывали мои руки и грудь. И лишь вечером, когда пришел в избу, вновь почувствовал жар и тошноту. Я пересилил себя и сел ужинать вместе со всеми.
Ночью, когда все в избе уснули, я подкрался к столу и взял термометр. «Теперь уже наверняка будет сорок», - с надеждой подумал я. Но градусник снова подвел. Ртутный столбик остановился на тридцати шести и шести десятых и выше не желал двигаться.
Когда я относил термометр на место, мне показалось, что отец не спит. Я подошел и стал смотреть в лицо. Веки отца подозрительно вздрагивали, а возле губ блуждала едва заметная улыбка. «Ну и подожди же! - подумал я. - Все равно не отойду, пока не откроешь глаза».
И отец не выдержал. Он рассмеялся и потащил меня в постель.
- Не щекочи! - закричал я.