Хан, уже немолодой человек, с лицом до того обветренным степными вьюгами, что оно стало цвета меди, ещё сохранил силу и мужество. На лбу и щеках у него виднелись болячки, от которых его не могли излечить самые старые знахари.
— Я насчитал много, много оросов, — докладывал старый половчанин. — Остановившись у одного водопоя, я слышал от торков, что князь Владимир ведёт огромное войско. Они видели ночью зарево от вражеских костров. Много крови прольётся на земле.
Боняк помрачнел. Подтверждались степные слухи, бежавшие, подобно зайцам, из улуса в улус.
— Что ещё говорили тебе эти собаки? — спросил он, презирая торков, как своих рабов.
— Говорили, что у оросов сильные кони и множество пеших воинов.
— Но правда ли это? — удивлялся хан. — Оросы всегда ходят с западной стороны.
— На этот раз они идут с восточной. Будь бдительным, великий хан!
Боняк задумался. Мономах хочет отрезать его от моря? Этот князь окидывает орлиным взором течение рек и пространство между ними и выбирает ту дорогу, которая нужна ему. В глубине души хану не хотелось ещё раз садиться на коня. На очаге варился вкусный рис, доставленный в степь на верблюдах из той далёкой страны, где водятся зелёные птицы, по рассказам купцов. Там плещется тёплое море. Но есть своеобразная сладость и в степной жизни. Вежа полна мягких подушек. Зелга шуршит шёлком при каждом своём томном движении, и её золотые серьги слегка покачиваются в маленьких розоватых ушах, когда она смеётся. Поистине она подобна редкостному цветку. Один путешественник, проезжавший степью в страну серов, самых справедливых людей на земле, почитающих законы, рассказывал хану, что красоту половецких женщин воспевают персидские поэты, сравнивая их с нежными розами Шираза, а очи половчанок с глазами газели. Если бы они видели его Зелгу, эти стихотворцы, они, наверное, сложили бы в её честь не одну песню.
Боняк задумался о своей жизни. У него было всё, что только может пожелать человек. Власть и богатство, здоровье, — ведь от болячек его обещали исцелить, наконец, молодая жена, осветившая его жизненный путь своею утренней зарей. Он владеет табунами горячих коней, стадами скота, верблюдами и рабами. Всем известно, что повелитель степей свободен, как птица, может передвигаться от высоких гор, из-за которых восходит солнце, до богатых рыбою русских рек. На эти берега половцев манили тучные пастбища, обилие воды, множество всякого зверя и возможность врасплох нападать на богатые города.
Зелга улыбалась ему, шёлк женственно обтягивал её бёдра. Сердце хана наполняла до краёв старческая нежность. Ему казалось, что никого на земле не любил он так, как Зелгу. За одно прикосновение к её телу он готов пойти на смерть. Он льстил себя надеждой, что и маленькая ханша любит его, хотя бы за славу и богатство. Ну что ж! Пусть она знает, что её повелитель ещё в состоянии держать саблю в руке и вести конницу к победам. Этот проклятый князь всюду настроил бревенчатые остроги, насыпал валы, устроил сторожевые вышки. Стоит только появиться вблизи от русских пределов, как дымы начинают подниматься с них к небесам и уже русские кони наполняют топотом степь. Теперь он покажет ему, что нельзя безнаказанно приходить в половецкие степи. Старый Боняк ещё раз победит врагов и тогда подарит Зелге новых рабынь, а на деньги, вырученные от продажи военной добычи, купит для неё у греческих купцов ещё больше шёлковых одежд и золотых запястий, обует её маленькие ноги в башмачки из зелёного сафьяна. Надо платить за краткое человеческое счастье…
Русские лазутчики, выехавшие ночью далеко в степь и приблизившиеся к половецкому становью на опасное расстояние, слышали, как вдали заскрипели колёса, заржали кони и закричали верблюды. Очевидно, это поднялась с насиженных зимних становищ половецкая орда. Дубец жадно втягивал ноздрями воздух. Ему показалось, что он чувствует запах дыма. Значит, враги близко и только что затоптали свои костры. Каждая минута промедления могла быть роковой. Необходимо было тотчас повернуть коней и предупредить князя. Вместе с Ильёй выехали в ночное поле несколько храбрых отроков. Разбрызгивая лужи, всадники понеслись по направлению к русскому стану.
Жестокая битва произошла в марте месяце, в 24-й день, в пятницу, на речке Дегее. За всю свою жизнь Дубец не видел более кровопролитного сражения. Вновь половцы потерпели страшный разгром. Тысячи их легли на поле. Целые табуны гривастых коней носились по степи, призывая тревожным ржанием своих мёртвых хозяев. Многие половцы пытались бежать пешими, оставив на произвол судьбы вежи, но беглецов достигали на сытых конях княжеские отроки, рубили их или вязали и приводили пленниками в свой стан.
В полном отчаянии, направо и налево хлеща плетью и опасаясь, что враги могут захватить вежи с женщинами и детьми, а вместе с ними и его Зелгу, Боняк ещё раз собрал всю свою конницу и сам повёл её на русских. Он надеялся на численное превосходство орды, и когда сошлись два строя, раздался грохот, подобный небесному грому.
Половцы, как чёрные тучи, обложили со всех сторон русские полки, но воины не дрогнули и стойко выдержали удар. В это время на агарян с обеих сторон ударила княжеская конница и стала рубить их на реке Сальнице, пока у отроков не устали руки. Их кони были откормлены тучным ячменём, а половецкие не имели силы в ногах, и монах Поликарп даже утверждал, когда миновала всякая опасность и он снова вылез на свет божий, что своими собственными глазами видел, как ангелы принимали участие в битве и поражали врагов огненными мечами.
Немало и русских воинов легло в этом сражении. Увидев такое множество бездыханных тел, Мономах снял с головы позолоченный шлем и помолился о душах убиенных.
В тот день русские захватили половецкие вежи, и Зелга досталась Мстиславу. Боняк едва спас свою жизнь, скитался где-то, оплакивая бедственную судьбу побеждённых.
Слушая рассказы Ильи Дубца об этой битве, Злат сложил песню о ней. Он пел её на княжеских пирах, перебирая золотые струны:
Каждый думал о своём в этом долгом зимнем пути под заиндевевшими дубами — кто о славе, а кто о горячей гороховой похлёбке с солониной. Перед глазами Злата вдруг предстал боярский двор. Но странно. Вспомнилась не пламенная боярыня, а девушка, нёсшая два ведра на коромысле. Он радовался, надеясь скоро увидеть старую кузницу у Епископских ворот. Что пожелает Лада, то и будет с человеком. Так сказал ему старый волхв, встреченный однажды на лесной муромской дороге.
Князь Ярополк послал тогда Злата и ещё одного отрока, которого звали Никола, в Муром, к своему отцу, князю Мономаху, пребывавшему там временно, чтобы обсудить с местными пресвитерами строительство каменной церкви. Отправили отроков со спешным извещением, что в Переяславле преставился епископ Сильвестр, прославленный летописатель. Вокруг пахло смолистой хвоей. Синие мухи летали в зеленоватой лесной полутьме. Юноши ехали верхами, не очень сокрушаясь о смерти иерарха, по узкой дороге в глухом лесу. О чём убиваться? Такая участь людям: старикам умирать, молодым жить. Вдруг, уже недалеко от города, попался им на тропе странного вида человек преклонных лет. Это был старец с длинной и уже позеленевшей бородой, одетый в домотканую рубаху до колен и порты, босой. В руке он держал узловатую палку. Путник сошёл с дороги, чтобы уступить проезд богато одетым юношам, которых он, может быть, принял за княжичей, и смотрел на них из-под косматых седых бровей. Никола рассмеялся:
— А ведь ты колдун. Вот убьём тебя, и греха нам за это не будет.
Но Злат сказал:
— Зачем убивать старца? Что он сделал тебе?