— Смотрите-ка, вот и Тютя. Здравствуй, Тютя. Как дела, старина Тютя?
Двое ребят сразу же засмеялись, а Мажорель, не дожидаясь ответа, заговорил о другом. Счастливый тем, что Мажорель обратился к нему, но все еще робея, Гюстав поначалу растерялся, а потом прошептал:
— Хорошо, спасибо.
Его ответ не услышали или не удостоили вниманием. Сам же он подумал, что сказал какие-то очень обыкновенные слова, что надо было сказать еще что-нибудь, и некоторое время размышлял о том, что бы такое он мог ответить, если б сразу сообразил.
В эту минуту один из школьников, по фамилии Картон, стал изображать вой сирены. Не дожидаясь, когда он замолчит, Мажорель начал издавать звук, похожий на гудение самолета, и, вытянув руки в стороны, принялся ходить кругами. Наконец, сбросив бомбу, он произнес «бум» и объявил:
— Готово, чуваки. Прямо на школу. Три месяца каникул.
Картон, позавидовавший его успеху, усомнился:
— Погоди, что-то уж слишком просто. Я был там. Поджидал тебя со своей зениткой.
— С зениткой? — переспросил Мажорель. — Да плевал я на твою зенитку прямо из пике.
Картона такое пренебрежение к зенитке задело. Он стал объяснять, что его отец служил артиллеристом в войсках противовоздушной обороны.
— Он сейчас в плену, — добавил Картон с гордостью.
— Мой тоже, — сказал Мажорель, вытягиваясь во весь рост. — Он в плену в Австрии.
— А мой в Силезии.
Оба школьника посмотрели друг на друга с уважением. Тут вдруг Мажорель согласился, что зенитка, конечно, могла сыграть свою роль, и, возвращаясь к пленным отцам, высокопарно заявил, что общая беда отцов особенно сближает их сыновей. Они теперь связаны на всю жизнь, заключил он. Величие момента и патетическое красноречие Мажореля так подействовали на Гюстава, что его пробрала дрожь. Компания стала спускаться по лестнице на улице Мон-Сени. Мажорель шел с Картоном впереди, по-братски положив ему руку на плечо. Некоторое время они сосредоточенно молчали, как и подобало в столь торжественную минуту их единения, затем Мажорель повернулся к школьнику, которого звали Фержё, и с чуть высокомерной доброжелательностью поинтересовался:
— Ну, дружище, а что стало с твоим отцом?
— Его демобилизовали, — ответил Фержё. — Но он много раз бывал под бомбежкой. Он нам рассказывал…
— Ну так он же не в плену, — отрезал Мажорель.
Его слова прозвучали как приговор. Фержё смутился и счел нужным оправдать отца.
— Ему не пришлось, — смиренно проговорил он.
Оба сына пленных отцов воздержались от обидных комментариев, но обменялись взглядами, выражавшими одновременно и некоторую снисходительность, и чувство собственного превосходства. Мажорель принялся что-то напевать, словно для того, чтобы отвлечь внимание спутников от только что открывшегося досадного факта, и Фержё был оскорблен таким поведением Мажореля больше, чем если бы тот высказал упрек.
Дойдя до перекрестка, компания остановилась, прежде чем расстаться.
— Мне сюда, — сказал Гюстав. — Я живу на улице Николе.