- Мама, почему тебя не любят?
Мама не сразу ответила, помолчала: должно быть, ей было неприятно, что я так прямо в лоб ей об этом сказала, да еще при отце. Его то все любят.
- Людям не нравится, когда от них требуют, - пояснила она неохотно, - а я очень требовательна.
- Мама, а требовательная и властная - это одно и то же? - спросила я простодушно.
Папа не удержался от смеха и, фыркнув, мгновенно уткнулся в газету. Не то что он боится мамы, но он не выносит, когда с ним не разговаривают, а мама может не разговаривать месяцами. И в ту бессонную ночь я не осуждала мать, но мне надо было разобраться, почему отец так думает… А также решить: существовал ли сам факт восстановления против родного отца и в чем он заключался?
Мама никогда как будто не говорила о нем плохо, а примерно так: «Сережа, конечно, порядочный человек, но… (вздох) недалеко пошел…»
Я любила отца больше матери, но невольно прониклась общим к нему отношением, которое можно выразить двумя словами: простой рабочий.
И вот я лежала в темноте - по потолку скользили лунные тени, отсветы ночной улицы - и чувствовала, что краснею. Все жарче и жарче становилось щекам. А не было ли в моей любви к отцу панибратства, снисходительности?
Валерка открыто похлопывал отца по плечу, даже когда хотел поблагодарить его за макет, который ему самому отродясь никогда не сделать: руки не те. Конечно, мы любили отца, но ставили слишком низко - вслед за мамой. Вот что подразумевал отец под словами «восстановила детей». А мама даже фамилию его не взяла при регистрации. Отец - Гусев, мама - Кондакова.
Меня бросило в пот. Какой тут сон! Я даже не могла улежать больше в постели. Я тихонько встала, накинула фланелевый халатик, домашние туфли, вышла на открытый балкон и уселась на низенькой скамеечке. Улица была пустынна и темна. В редких окнах желтел свет. Неярко светили звезды. Луна одиноко стояла в небе. Я поежилась. Холодно. После жаркого апрельского дня такая холодная ночь…
Как это мама сказала, когда выступала по телевидению… «Триединство рабочего класса, крестьянства, интеллигенции. Определяющее и первенствующее значение в этом союзе принадлежит рабочему классу».
Да, именно так и говорила, а на самом деле она считает рабочих недоучками, недалекими. Не уважает медицинскую сестру - почему не врач. Не уважает колхозника - почему не агроном, не председатель колхоза. Смешно!
А я невольно поддалась ей и тоже считала, что быть, например, профессором куда почетнее, чем рабочим. А дело-то вовсе не в этом! Суть в том, какой профессор и какой рабочий. Если профессор просто компилятор, примазывается к чужим талантливым трудам, а рабочий любит не труд, а заработок и мечтает лишь о выпивке или телевизоре да полированной мебели, то оба они ничего не стоят.
Важно, какой человек, как он представляет свой народ, свою родину.
А отцу дома неуютно и холодно: недобрая, вечно на что то дующаяся жена и дети, которые относятся к нему чуть ли не свысока и считают, что любят отца.
Я не выдержала и расплакалась от стыда и жалости. Плакала я долго, кляня себя на все корки, пока меня не отвлек гвалт и крик на улице.
Буйная компания подростков возвращалась откуда-то явно пьяная. Им было наплевать, что перебудят всю улицу. Орали кто во что горазд. Мальчишки и с ними одна девчонка. Она-то и верховодила ими. Я ее знала… Зинка Рябинина. Когда-то дружили - совсем маленькими. Мальчишек я тоже знала.
Шурка Герасимов - кудлатый, глаза серые, по смуглому лицу родинки, как мушки, вельветовый костюм, вечно гитара через плечо. Он уже, как и Зинка, побывал за кражу в колонии для несовершеннолетних. Правда, после спецучилища он так взялся за работу, что его даже приняли в комсомол. Но потом все-таки сорвался и опять стал хулиганить.
Олежка Куликов - все зовут его просто Кулик - толстенький, голубоглазый, флегматичный. Очень хорошо играет на балалайке, но с собой ее никогда не носит: бережет. Балалайку ему дарили в складчину родственники, чтобы отвлечь от «улицы». Но его хватает и на то, и на другое.
В этой же гоп-компании и близнецы - братья Рыжовы. Отвратительные мальчишки! Это они мучают котят, щенят, голубей и даже крошечных воробьев. Я сама видела, как они отрывали им крылышки, и - поскольку я с ними не слажу - подняла крик на всю улицу. Сбежались взрослые, увидели в чем дело и дали им по затылку.
Все они в свое время учились в нашей школе, и все один за другим были исключены за хулиганство и двойки. Близнецов определили в школу дефективных. Зинку с Шуркой в колонию, а Кулика в обычную школу, где директор брал всех хулиганов: «Надо же им где-то учиться». Кулик в той школе стал заниматься лучше, но вернулся из колонии Шурка Герасимов, перед которым Кулик преклоняется, и ему опять стало некогда учить уроки.
На улице их боятся. От них всего можно ожидать. Но лично я с ними не в плохих отношениях, связывают «воспоминания юности».