— Здравствуйте, барышня.
Поздно — она уже за углом.
В этот раз я не отступил с дороги. Она сквозь меня порхнула и вдруг, на долю секунды, мне почудилось прикосновение. Кажется, и ей почудилось — моментальное что-то отразилось в лице. Вот — еще один миг, и услышу я знакомое: «Здрасте»… Но, молодость: столько еще чудес впереди, не говоря уже об автобусе, который ждать не станет…
«Время нас не поджимает, но шататься по городу без особой нужды тоже не годится. Неизвестно еще, как на это посмотрят сверху?» — примерно так бы выразился Шеф.
Что еще могло меня заинтересовать в этом мире? Жил я бобылем, а уж последние годы — совсем одиноко. Были еще пенсионеры-собачники из соседнего парка. Утром все там — судачат, наверняка, по поводу нас с Жориком. Можно пойти послушать, но я без этого знаю, что говорят: хорошо, мол, им жилось на приличной пенсии и собачьих консервах, но кто не фраер — правду видит, а, в принципе, жаль собачку. Так что: или дружба, которой нет, или служба, которая есть — работать надо.
Дом высотный, этаж последний, лифт на ремонте, но мне-то все равно — хотелось бы утомиться, да не выходит, этого ощущения я напрочь лишен. Заглянул в квартиру — молодой-невидимый. Семейство в сборе еще — завтракают… Девочка лет восьми кричит: «Шарик! Шарик!», и пес ковыляет на зов, лапка забинтована и хвостик. Чем-то встревожен пес: фыркает, принюхивается, ворочает головой, а на умирающего, кстати, совсем не похож. Ох, спасительница собак, пострадавших в дорожных авариях, это же не Шарик, это Жорик. И когда, минут через двадцать по местному времяисчислению, кроме Жорика уходят все, я подхожу к нему вплотную, и он с веселым визгом и несмотря на ранение, прыгает мне на руки. И мне, без проблем, удается его поймать.
— Ах, какой ты тяжелый, ухоженный и явно выздоравливающий сукин сын, — говорю я ему. — Ты даже представить себе не можешь, как меня это радует.
— А я-то как доволен, что ты в порядке, — лает в ответ Жорик, — и выглядишь, словно питаешься молодильными яблоками, а не серой горячей, как следовало бы ожидать.
В самом-то деле, Жорик сказал: «Гав-гав», но за время нашего неразлучного сосуществования я научился понимать его с полулая.
— Мне здесь хорошо, — продолжает он, — меня любят. Лапа уже не болит, а бинты — даже не перестраховка — девочка со мною в доктора играет, а я ей подыгрываю, мне их содрать — раз плюнуть, хвост же мой с рождения несколько кривоват, впрочем, ты и сам знаешь, ссадина еще была за ухом, но и та зажила, как на собаке…
В голове у меня все перемешалось от радости, от возникших вопросов и намечающихся уже ответов. В этом деле без бутылки не обойдешься, и я, каюсь, открыл хозяйский холодильник — руку протянул и открыл, словно и не дух вовсе, а совсем реальное телесное существо. Водка была, нашелся и кусок колбасы, я налил полный стакан и выпил. Зная, что ни опьянения, ни похмелья не предвидится, сразу же налил и выпил еще. До колбасы я даже дотянуться не успел — стукнуло, что ли, с отвычки…
«Я ведь спас своего папу, — рассказывал Лазаревич. — Заранее дал информацию. Но с условием — не предупреждать никого. Он, конечно, не послушался — разболтал, и когда проверка кончилась, посадили и не всех и не совсем тех. Отец на заводе уже не трудился. Он уволился и устроился работать в пункт приема стеклотары — помощником приемщика, где, проявив интеллект, придумал, как извлекать пробки, просунутые внутрь бутылок. Позже, уже на пенсии, он утверждал, что годы работы в приемном пункте были самыми счастливыми в его жизни. Эта история тоже отразилась на моей карьере — знали в конторе, кто сдал информацию, но простили почти, за что я им пожизненно благодарен»
Очнулся я за рабочим столом, в своем кабинете. Никого из инспекторов не было, а похмелье, все-таки, было, хотя не физическое, а какое-то эмоциональное. Кстати, самые смелые идеи мне всегда приходили в голову с похмелья. Папина школа. Сквозь стеклянную перегородку на меня смотрела Алиса.
— Алиса, милая, чем так смотреть, принеси лучше кофе. Только сама не вари, попроси Зину по дружбе.
Она ушла. Обиделась, конечно.
Несмотря на гудеж в голове, нужно было во всем разобраться. Я же понял, что меня подставили — не мальчик. Дело липовое: фальшивая разнарядка, нерадивый инспектор, клюнувший на марлевую повязку и на причитания понарошку восьмилетнего ребенка, а так же на видимое безразличие его родителей, справедливо не переживающих за здоровье упитанного и веселого пса; а еще — моя улица, утро, соседи, спешащие по делам… Знали, на какого живца ловить. Сшили дело — даже не дождались, пока что-нибудь убедительное подвернется.
Алиса принесла кофе — снова гадость и не помогает совсем — все-таки сама варила. Да и водка-то была тамошняя, а кофе здешний. Неужели и начальство эту дрянь пьет? Если так, то интерес понятен: им нужна материализация. Но ведь случалось уже: голубь как-то раз прилетел, а еще были лебедь и бык — правда, это вам не наше звено — боги. Значит, интригуют где-то во втором эшелоне, кто-нибудь покруче Шефа — этому и здесь хорошо, ни в каком другом месте так не отломится по его интересам. Собственно, мне с самого начала намекали…
Но причем тут я? Ведь не просто под руку попался…
Стоп: Дионис — Ариадна, Дионис Ариадну спас — увез с пустынного острова. Вот, что значит мамина школа — все помню. Но Алиса здесь, а материализация там. И Алиса не Ариадна — путаница какая-то.
Быстро. Быстро все кончилось. Меня переводят на склад. Собственно, нет какого-либо письма, или приказа…
Я по-прежнему принимаю отчеты, проверяю, подписываю, отсылаю… — вроде, ничего не изменилось. Но на последнюю вечеринку меня не позвали, а ребята отводят глаза.
Шеф изрек шепоточком, мимо проходя: