— Вы сказали, что это поцелуй влюбленных. И потому — да!
— Но я не уверен, люблю ли Вас.
— Но я уверена в своей любви к Вам! И потому, если не хотите Вы, я сама Вас поцелую.
И, не тратя время попусту, стала целовать меня, проникая языком между зубами.
Она сильно прижала меня к себе, и я не мог отстраниться, если бы даже и захотел. Дыхание наше стало единым, глаза ее закатились. Наконец она откинула голову и прерывисто прошептала:
— Я так сильно тебя люблю!
Я потерял контроль над собой, я хотел нести ее на край света! Схватив Виолетту, я вытащил ее из постели и стал покрывать ее груди поцелуями.
— О, перестань, пожалуйста! Мне кажется, жизнь покидает меня!
Меня охладили эти слова. Желание было сильным, но я не хотел овладеть ею врасплох.
— Я позаботился о ванной, дорогое дитя, — сказал я, — я готов нести тебя туда на руках!
Она вздохнула.
— Как же мне уютно в твоих руках!
Я удостоверился, что в ванной была теплая вода, вылил в нее полфлакона одеколона, а затем отнес туда Виолетту.
— Я пока разожгу огонь, а ты пользуйся всем, что есть здесь. Мыло и губки в твоем распоряжении.
Я занялся камином и постелил возле него шкуру медведя.
Молодые люди, принесшие ванну, не забыли и об одежде. Пеньюар из батиста, домашнее платье из белого кашемира, несколько хлопчатобумажных салфеток, домашние турецкие туфли из красного бархата с золотой отделкой — все это было для Виолетты. Одежда была подогрета на печке и лежала в футляре из дерева акажу, которое сохраняло тепло.
Я разложил белье на стуле возле ванны и стал ждать. Юная купальщица вышла через четверть часа, дрожащая, и, покраснев, небольшими шажками подошла к огню.
— Виват теплу и огню! — вскричала она и устроилась возле камина, облокотившись на мои ноги.
Будто Полигимния, обернулась она в пеньюар, и сквозь тонкий батист была видна влажная кожа. С интересом оглядевшись по сторонам, она выпалила:
— Как же здесь чудесно, Боже мой! Неужели теперь здесь мой дом?
— Если пожелаешь. Но для этого нужно согласие одного человека.
— Кого же?