— О, нет.
Недовольно надувшись, она добавила:
— Ты меня совсем запутал своими историями! Чего же ты хочешь в конце концов?
— Ты считаешь, что будет лучше, если я совсем ничего не буду делать?
— Можешь ты работать?
— А чем же я занимаюсь, по-твоему?
Он взял ее руки в свои.
— Послушай меня, Пимпренетта. Я люблю тебя больше всего на свете и не хочу тебя потерять… А ведь это произойдет когда-нибудь, если ты будешь продолжать этим заниматься. Сколько лет твой отец провел в тюрьме?
— Я не знаю…
— А твоя мать?
— О, мама! Не очень много… Наверное, меньше, чем твоя.
— Да, я свою мать почти не знаю. По воскресеньям бабушка водила нас посмотреть на нее через решетку… и ты хочешь, чтобы наши дети жили, как мы?
— Н…е-т.
— Чтобы они стали ворами, как все наши родственники?
Потрясенная, она поднялась.
— Повтори, что ты сказал, — произнесла она, пылая румянцем.
— Что наши родители и вся наша родня — сплошные воры.
— А!.. Теперь я поняла… Это… это ужасно! Ты просто чудовище, Бруно! Как ты смеешь оскорблять тех, кто произвел нас на свет? И ты еще утверждаешь, что почитаешь Богоматерь, которую ее божественный сын целовал у подножия своего креста?
Он с раздражением всплеснул руками:
— Ну при чем тут это?
— Как говорится: «Почитай отца и мать своих».
— Когда они достойны почитания.