— Да, не один, а с Пимпренеттой…
Элуа, помня о своем долге (тем более что тут были еще трое его детей), вмешался в разговор как самый строгий моралист:
— Бруно… Я всегда ценил тебя как воспитанного юношу, и, если ты говоришь нам, что ты прогуливаешься в компании Пимпренетты, это значит, что ничего дурного между вами нет… Бруно! Будь осторожнее! До тех пор пока она не стала твоей женой, ты должен к ней относиться свято, ты понял меня?
Селестина, обожавшая любовные истории (она их столько начиталась в тюрьме), спросила:
— А о чем это вы говорите?
Раздался тихий дребезжащий смех дедушки Сезара:
— Эта Селестина, однако… и о чем же, как ты думаешь, бедняжка, они говорили? Да о любви, конечно…
Мать всякий раз приходила в восторг, когда слышала хотя бы намек на высокие чувства и страсти.
— Ты любишь Пимпренетту, мой мальчик?
— Да, конечно, я ее люблю…
— И ты хочешь, чтобы она стала твоей женой?
— Естественно…
Элуа, разделявший волнение, охватившее его родственников, воскликнул:
— Ты же знаешь, что Маши по сто раз не женятся, мой мальчик! Значит, ты должен быть уверен, что хочешь быть с Пимпренеттой всю жизнь.
— Я в этом уверен.
— Ну хорошо… А что ты об этом думаешь, отец?
Сезар долго прокашливался, он испытывал нездоровое удовольствие от того, что заставлял всех ждать, и наконец произнес:
— Я одобряю.
Вздох облегчения вырвался из груди всех Масли, которые присутствовали здесь.
— А ты, бабушка?
— Я поддерживаю Сезара.
Элуа торжественно повернулся к сыну: