Но никто не возразил ему, никто не оскорбил ненужной правдой.
Девушка с косами поставила перед ним стакан чая.
— Хорошо. Мы обсудим. Ты пей пока.
Волховский не сразу, после того лишь, как остальные взялись за стаканы, отхлебнул из своего.
Горячий чай был для него сейчас самым лучшим лекарством. Волховский постепенно согревался, и его суровое лицо смягчалось.
Пил он долго, с наслаждением, бережно разламывая мягкие бублики дрожащими пальцами.
— Тебе надо прежде всего укрыться, — по-деловому заговорил Николай, и этот тон был самым правильным для дальнейшего разговора — он тоже помогал и успокаивал Волховского.
— Стать нелегальным? — после долгой паузы спросил он.
— Трижды тебе везло.
— Мне везло… Я согласен.
— За тобой следили? — спросил Леонид.
— Не знаю. Не помню, — признался Волховский.
— Ничего, — сказал Николай, — даже если проследили, всю ночь шпик тут торчать не будет. А под утро мы тебя перевезем.
— Ну, что ж, и на это согласен, — совсем просветлел Волховский.
Сергей вышел ночью на улицу с таким чувством, будто расстался с самыми близкими людьми. Давно он уже не переживал такого.
В училище Сергей дружил всего лишь с двумя — Леонидом Шишко и Димитрием Рогачевым… На службе в Харькове он ни с кем не сошелся, кроме солдат фейерверкерской школы. Но это были отношения особого рода…
Когда-то очень давно он испытывал подобные чувства, отправляясь осенью на учебу в Орловскую военную гимназию. Отец и мать оставались в Харькове, а он уезжал в Орел. В минуту прощания было всегда очень тоскливо. Мать стояла на крыльце, и Сергей читал в ее глазах такую же тоску. Ни она, ни он не могли понять, зачем надо было отрывать его от тепла и уюта семьи. Но у отца были свои взгляды. Он считал, что сын военного должен стать военным, а для этого самое лучшее — еще в детстве порвать со всякими сантиментами. Но, кажется, ошибся в итоге полковой лекарь Михаил Кравчинский. После многих лет учебы и службы у сына — настоящий голод по сердечности и дружеской ласке.
Пожалуй, хорошо, что сейчас темно и выражения его лица не видно. Пришлось бы долго объяснять, почему отставной поручик так размягчился. А ведь его рекомендовали кушелевцам как человека решительного.
Сергея вышла проводить Соня.
Ей что-то было от него надо, но в доме она почему-то говорить не захотела.
Вспомнился ее презрительный тон, когда она бросила несколько слов Басову. Его оправданья прозвучали жалко. А она молодец, права: в коммуне таким не место. Если человек выгадывает что-то лично для себя, с ним каши не сваришь.
— Вы не находите, что мы слишком много говорим? — неожиданно спросила она.