— Мне и так ясно, кто я и какие у меня обязанности. — Ее голос звучал с насмешкой.
— В самом деле, — вмешалась Соня, — кому это не ясны его обязанности? Басову? Ничего удивительного.
— Что вы имеете в виду? — В стеклах пенсне вспыхнул отраженный от лампы свет.
— Очень просто. Вы из рук вон плохо ведете библиотеку у себя в институте.
— У меня были экзамены, вы знаете.
— Причина серьезная, — заметил светлобородый человек.
— Да, серьезная.
— Сейчас экзамены, потом служба, — все так же невозмутимо продолжал светлобородый, — где уж тут заниматься агитацией?
— Вы передергиваете, Николай.
— Нисколько. Я лишь договариваю. Если вы пойдете на службу, станете чиновником…
— Я стану инженером!
— Все равно. Вы будете пользоваться для себя тем общественным укладом, который мы считаем безнравственным.
— Я с вами не согласен.
— Ваше право.
— Вы меня не так поняли, — Басов разволновался, — я не оправдываю наше государство. Но можно служить народу…
— И не отрекаться от своих привилегий? — перебили его. — То есть сидеть на двух стульях?
— Так мы не можем, — сказал Николай, — верно, Соня?
— Я бы так не смогла, — ограничилась девушка кратким ответом.
Всем в комнате, за исключением Сергея, была понятна весомость ее слов.
Соня ушла из дома и скрывалась от отца, петербургского вельможи. Она была по существу единственной нелегальной среди собравшихся.
На ней было простенькое платье, как у гимназистки, с белым воротничком. В другом месте она легко бы и сошла за гимназистку. С нежным девичьим обликом никак не вязалось представление о чем-то серьезном, заговорщическом. Но чем больше Сергей вглядывался в черты Сониного лица, тем неотступнее чувствовал какую-то не девичью, а юношескую одухотворенность, таившуюся в строгом выражении ее голубых глаз, выпуклого лба, красивых губ.
Углы комнаты пропадали в полумраке. Окна были завешены шторами. На столе посвистывал самовар. Одни курили, другие пили чай. Сизый дым слоился у потолка. Обстановка была доброй, несмотря на жесткие слова, сказанные Басову, несмотря на его обиду.