И был ли? Сон во сне?
Умом она понимала: не стоит придавать значение сну. У него свои законы, свои причины, свои следствия. Да и поможет ли ум там, где логика наперекосяк? Скоро она проснется. Все станет прежним, привычным и унылым, она еще даже пожалеет, что сон прошел... Пришел и ушел... как этот мужчина...
Только это не помогало. Сон был слишком реальным. Эти запахи, ощущения, звуки... А горечь от этой мимолетной встречи? А он сам?
Она могла бы поклясться - этого голубоглазого мужчину с мечом она не видела никогда в своей жизни, не видела ни подобной спальни, ни этих странных птичьих светильников, ни узора на камне... А ведь сон всегда основан на чем-то виденном и известном. Он всего лишь компиляция образов и идей, укоренившихся в нас.
Если то, где она сейчас находится, видения ее угнетенного обезболивающими мозга, то они должны иметь некую глубинную причину в ней самой... Только причины нет.
А может, сон - это там, где визгливая медсестра, боль и мерцающий перед глазами свет? А реальность здесь и сейчас, вот в этом самом месте и в это самое время... И именно здесь она настоящая? Мысли цеплялись одна за другую словно шершавые плети хмеля, сплетались в нераздельный клубок, в мешанину слов, образов и видений... Голова кружилась, во рту пересохло. В какой-то момент ей казалось, что она парит, и женщина с удивлением уставилась на свои руки, глядя на них, как на чужие... А потом внезапно словно разряд молнии прошил ее. Она закричала, изогнулась дугой и рухнула с кровати на пол...
Перед глазами маячило лицо рассерженной медсестры. Именно рассерженной. Тонкие губы гневно сжаты, глаза сощурены, брови сведены. Горловина белого халатика помята, словно сжал ее чей-то кулак, на шее, чуть пониже левого уха - длинный розоватый след, на глазах наливающийся полноценной царапиной.
- Не понимаю, - произнес растерянный юный голос откуда-то слева, - Не должно было... остановка сердца... с чего бы? Она в сознании?
- Где дежурный врач? - рявкнула медсестра, которая была рассержена, - Где его носит? Ты позвонила?
Поскольку ответом были кивок и громкое сопение, сестра продолжила, еще более распаляясь, но говоря тише, свистящим шепотом:
- С психичками я дела не имею. Здесь травмотология, а не психушка. А эта точно больная на голову. Сначала орет, плюется, а потом дерется. А потом отключается. Совсем. И вот тебе - остановка сердца. А еще смотри - ногти у нее посинели. И белки...
Она с трудом понимала, что происходит. Волны боли раскачивали ее, лишали равновесия и стойкости - безумный ужас затопил ее сознание. Она жадно хватала ртом воздух, складывалась напополам от поступающей к горлу рвоты и замирала от боли в груди... Чужие слова едва ли доходили до ее сознания, как и то, что с ней делают. Кто-то приподнимал ей веки, но глаза ее не желали фокусироваться на людях, мечущихся перед ними; ее куда-то везли, переворачивали, поднимали, что-то кололи, рваной джазовой музыкой она еще слышала окрики и приказы вокруг себя... А потом все успокоилось и боль отошла. Наконец-то. Ушел даже всепожирающий страх смерти. Ей стало все равно. Это возмущение снаружи ее раздражало, оно мешало, оно заставляло прилагать усилия для чего-то, а сил не было. Она смирилась с неизбежным. Хотелось только одного - чтобы ее оставили в покое, чтобы она могла вернуться в безопасное лоно сна, где можно забыться и перестать чувствовать. Где можно стать никем и ничем, где можно раствориться в бесконечности и продолжать существовать ни каком-то ином уровне бытия... Или не продолжать. Скорее бы все закончилось...
Умереть? Ну и ладно.
Она проснулась резко, словно от толчка. Перед глазами в неясной полутьме маячил свод балдахина - четыре столбика, складчатые ламбрекены между ними, стяжка на кольце прямо над головой. Значит, она опять здесь, в замке. Опять Элиза, а не женщина без имени. Последнее, что оставалось в ее памяти, была разливающаяся, тупая боль в груди и ужасающее ощущение бесконечного падения. А раз она здесь, значит, у нее опять видения. Убаюканная этой странной мыслью и еще одной более странной о том, можно ли увидеть сон, если спишь во сне, она уснула...
Полумрак. Мягкая постель. Легкий цветочный запах, но не лилии, это точно.
Несколько минут она нежилась, прислушивалась к себе: боли нет, а легкая тошнота и головокружение - не в счет. Покой - это хорошо. Покой - это то, о чем она мечтала.
Она неторопливо встала. Медленно, помня о разных безделушках, разбросанных по комнате, подошла к окну, отдернула тяжелые шторы.
И выглянула из окна.
День клонился к вечеру. Где-то за ее спиной солнечный диск уже касался линии гор, отчего чаша долины щедро изукрасилась рваными тенями. Ночью долина казалась серебристо-синей, утром - блекло-зелено-голубой, а сейчас она была желтой и красной. Упоительно желто-оранжево-багряной, теплой, медовой, сладкой, как пахлава, с темными, как патока, впадинами теней под набухающей синью небес. И даже кругами нисходящие с вершин холмов зеленые террасы, обозначенные лентами невысоких каменных оград, казались мягко подзлащенными, и даже кучки невысоких округлых деревьев выглядели сбившимися в отару зелено-коричневыми овечками. Коричневая лента завернутой петлей реки поблескивала расплавленным золотом, рядом с ней вилась, свиваясь с тропинками, исчезая среди холмов и оврагов и вновь появляясь, желтая лента дороги... Среди природных линий четко выделялись явные следы человеческого присутствия - светлели прямоугольники плоских, увенчаных зубцами крыш и стен домов, то здесь, то там разбросанных по долине словно крохотные детские кубики, ровные ряды виноградников и террас, отделенных друг от друга полей... Долина была обжитой. Даже сейчас, на закате, дорога от одного края долины в другой не пустовала - по ней тянулись вереницы запряженных волами возов и возков, шли путники, груженные кто худыми котомками, а кто и внушительными заплечными коробами, скакали всадники... Спешили всадники, осаживая нервно косящих в сторону лошадей, было видно, что они спешат, и это казалось странным, беспокойным и совершенно не нужным в мирном колыхании ленивого, сытого и бестревожного вечера...
Где-то внизу под перилами балкона затихал город, впрочем, нет, городок или даже поселок в пару улиц, притулившийся к крепостной стене ниже врезанного в вершину скалы замка, полускрытый утесом, он погрузился в синеватые сумерки и лишь дальняя часть его похожих на коробки домов еще отсвечивала оранжево-красными красками. Раздавался скрип колес, громкое "цок-цы-ыба" возничих, мычание волов, обиженное блеяние коз, лай собак, где-то дурачилась залихватской мелодией дудочка, окликивали друг друга знакомые, скандалили неподелившие узкую улицу возчики...
Элиза вдохнула полной грудью напитавшийся летом и теплом воздух и тихонько рассмеялась. Хорошо! Все заботы, тревоги, боль истерзанного тела - все куда-то ушло, растворилось в тихой радости безмятежного летнего вечера. Если секунды ее агонизирующего мозга "там" позволят ей прожить день, два, неделю, а может и больше "здесь", разве не стоит этим воспользоваться? В конце концов, что есть реальность? Где она?
Над головой промчалась парочка ласточек, точно рассчитанным движением юркнув в гнездо над выступом окна, ее сменила вторая, оглушительно просвистев едва ли не в ухо женщине. Вздрогнув то ли от своих раздумий, то ли от птичьего вмешательства, а то ли просто озябнув на вечерней прохладце, Элиза обхватила себя руками, переступила с ноги на ногу и только теперь обнаружила, что боса и одета слишком легко. Только где же здесь одежда? В спальне царил полумрак и тишина, такая непривычная цивилизованному уху тишина - ни тебе телевизора, ни шуршащего холодильника, ни далекого отзвука лифта... Где-то далеко ржала лошадь и лаяла собака, кто-то поближе переговаривался и смеялся, но то были другие звуки, совсем другие. Непривычные.