Четверо посторонних людей, не считая дежурных милиционеров, видели, как у Кирпича достали из-за пазухи кошелек, и, конечно, никто не поверил его диким воплям о том, что мильтон проклятый, опер-сволочуга засунул ему кошелек под пальто перед самыми дверями милиции. Онемевшая от всего случившегося потерпевшая ничего вразумительного выговорить не сумела, только подтвердила, что кошелек действительно ее.
— Значитца, срок ты уже имеешь, — заверил Кирпича улыбающийся Жеглов. — А ты еще, простофиля, посмеивался надо мной. Знаешь поговорочку — не буди лихо, пока оно тихо. Теперь будет второе отделение концерта по заявкам граждан… — Он набрал номер: — Майор Мурашко? Кондрат Филимоныч, приветствует тебя Жеглов. Мы тут с Шараповым подсобили тебе маленько. Ну да, Кирпича взяли. А как же! Конечно, с поличным! Я вот что звоню — у тебя же наверняка висит за ним тьма всяких подвигов, ты подошли своего человека в семнадцатое, мы тут отдыхаем все вместе, пусть с ним от души разберутся. Да вы навесьте ему все, что есть у вас: жалко, что ли, пусть ему в суде врежут на всю катушку! Чего с ним чикаться! Привет…
Сапрыкин, сбычившись, смотрел в стену, полностью обратившись в слух, и не видел того, что заметил я: Жеглов набрал только пять цифр! Он ни с кем не разговаривал, он говорил в немую трубку!
— Ну как, Сапрыкин, придумали мы для тебя методы? — спросил Жеглов, положив на рычаг трубку.
— Вижу я, что придумывать ты мастак! — сказал сквозь зубы Сапрыкин, весь звеня от ненависти.
— Ты зубами-то не скрипи на меня, — спокойно ответил Жеглов. — Хоть до корней их сотри, мне на твое скрипение тьфу — и растереть! Ты в моих руках сейчас как саман: захочу — так оставлю, захочу — стенку тобой отштукатурю!
— С тебя станется…
— Правильно понимаешь. Поэтому предлагаю тебе серьезный разговор: или ты прешь по-прежнему, как бык на ворота, и тогда майор Мурашко с тобой разберется до отказу…
— Кондрат Филимоныч таких паскудных штук сроду не проделывал, — сказал Кирпич.
— Это точно. Поэтому он шантрапу вроде тебя ловит, а я — убийц и бандитов. Но дело свое он знает и полный срок тебе намотает, особенно когда ты сидишь с поличняком в этой камере. Усвоил?
— Допустим.
— Тут и допускать нечего — все понятно. А есть второй вариант…
— Это какой же вариант? — опасливо спросил Сапрыкин, ожидая от Жеглова в любой момент подвоха.
— Ты мне рассказываешь про одну вещичку — как, когда, при каких обстоятельствах и где она попала к тебе, — и я сам, без Мурашко, оформляю твое дело, получаешь за свою кражонку два года и летишь в «дом родной» белым лебедем. Понял? — внушительно спросил Жеглов.
— Понял. А про какую вещичку?
— Вот про эту, — достал Жеглов из кармана золотой браслет в форме ящерицы.
Сапрыкин посмотрел, поднял взгляд на Жеглова, покачал головой:
— Ну скажу я. А откуда мне знать, что ты меня снова не нажаришь?
— Что же мне, креститься, что ли? Я ведь в бога не верю, на мне креста нет. По-блатному могу забожиться, хотя для меня эта клятва силы не имеет…
— А можешь?
— Ха! — Жеглов положил одну руку на сердце, другую на лоб и скороговоркой произнес:
И белозубо, обворожительно засмеялся, и Сапрыкин улыбнулся, и никому бы и в голову не могло прийти, загляни он сюда случайно, что полчаса назад один из них волок другого, визжащего и отбивающегося, прямо в тюрьму!