— В четвертом.
— Он у вас не преподаст еще. Вот перейдешь в пятый, тогда узнаешь!
Рыжий некоторое время трудился над своим карандашом, потом вдруг повернулся к «исследователю»:
— Знаешь самое первое правило для хорошего педагога? Никогда с детьми не трепись зря. Сказал — и делай. А Николай Николаевич знаешь какой педагог? О нем в «Пионерке» писали.
— Знаю. Только строгий очень, — вздохнул толстый.
— Не будешь с нами строгим, так мы всю школу разнесем.
Рыжий снова принялся за карандаш. Я лежал в своей норе, таращил на них глаза и глотал от волнения слюну. Лишь минуты через две я собрался с духом и прошептал:
— Мальчики!
Они не услышали. Толстый опять заговорил:
— А кто это молодой такой? С ним был.
Анатолий вынул из карандаша графит и стал писать им у себя на ладони.
— Ерунда. Практикант.
Мне стало душно. От пыли свербило в носу. Хотелось чихнуть.
— Мальчики! Мальчики! Ребята! — шепнул я уже погромче.
Все трое дернули головами, разом поднялись и уставились на меня. Толстый мальчишка тихонько хохотнул:
— Во! Еще один!
Анатолий швырнул в решетку мусор, оставшийся от карандаша:
— Тебе здорово всыплют! Их уже поймали.
— Ребята!… Мальчики!… Я не то… Я говорю, я не тот, кто вы думаете. Я к вам как человек к человеку (тьфу, черт!)… Одним словом, я к вам по поручению… ну, от Николая Николаевича… Вернее, не от Николая Николаевича, а…
— Чего ты там бормочешь? — спросил толстый.
— Я говорю… Видите ли, какая штука… Николай Николаевич… Ну, просто к вам обращается. Тут маленькая неприятность вышла… Одним словом, нас заперли… Дворник запер. И вот мы… Нечаянно, конечно, запер…
Рыжий вдруг перестал скалить зубы.