— Гнусная история, — сказала Нина. — Хотелось бы мне воришку схватить за руку. Я бы такое устроила!..
Дома я спросила у мамы, будто в шутку: «Я красивая?» «Симпатичная», — ответила она так, что не разберешь, всерьез или шутит. Потом она быстро и внимательно глянула на меня, и я поняла. Да, да, да! Очень даже симпатичная! Тогда почему же Сережка пялится на Осипову?
Я наломала веток тополя и попробовала «строить» избу. Мама сказала:
— Тебе только человечков из желудей делать.
Прошла после выставки неделя, две, и в классе снова забыли про Таню. А я по-прежнему перехватывала Сережины взгляды и тогда нервничала, громче, чем нужно, смеялась, с размаху бросала сумку на парту и начинала с кем-нибудь носиться по классу, а если это было на уроке, отчаянно болтала с соседкой Ленкой, пока не выгоняли за дверь.
С Сережей мы дружили с четвертого класса. В школу и из школы ходили вместе, вместе гуляли и делали уроки. Но потом у него появились новые друзья — Максим и Валерка. Мама тогда сказала: «Значит, ему пришло время дружить с мальчишками».
А потом появилась химия. Сережа стал ходить в школьный кружок и все свободное время пропадал у химички в лаборантской и в библиотеке.
Мы и теперь, случалось, шли вместе домой, иногда он занимал для меня очередь в школьном буфете. Но все это было уже не то. И еще — Осипова. На меня он никогда так не смотрел.
Никто и внимания не обратил, когда Таня перестала ходить в школу. Только мне спокойнее стало жить. А через неделю Вера Борисовна сказала:
— Девочки, вы бы навестили Таню Осипову, помогли бы с уроками, а то отстанет,
Я сразу вызвалась идти, собралась и Нина, но у нее в тот день оказались занятия по английскому.
Танин дом стоял в саду на берегу Малой Невки. Он был двухэтажный, деревянный, с большой застекленной верандой. На первом и втором этажах и за стеклами веранды, в зеленовато-голубом свете сидели за кульманами люди и что-то чертили. Я расстроилась, что неверно записала адрес, и стала бродить по саду, где росли старые деревья с черной морщинистой корой. На деревьях кричали большие вороны. Через заснеженный пруд перекинулся мостик.
Стало смеркаться, и я уже собралась уходить, когда, огибая дом, неожиданно нашла притаившуюся за высокими кустами дверь. Постучала. Долго никто не открывал. Потом выглянула старушка, осмотрела с головы до ног и допросила: кто и что, а потом повела по коридору. Здесь пахло пригоревшей кашей, которую я никогда не ела.
Неожиданно старушка толкнула дверь, и я оказалась в полутемной комнате. Окошко заслоняло большое раскидистое растение.
— Свет на тумбочке, — откуда-то сказал Танин голос. Я пошла на большой бледный абажур, который плавал в глубине комнаты и, нащупав кнопку, включила свет.
Таня сидела на диване. Одетая. Ноги прикрыты зимним пальто, а на коленях раскрытая книга. Она не ожидала меня увидеть и растерялась.
— Ты что в темноте сидишь? — спросила я. — Дремала?
— Задумалась, и стемнело.
Сколько же времени она думает, если в комнате давно пора зажечь свет. Я огляделась и, не заметив вешалки, положила пальто на стул. Вся комната была загромождена массивной старой мебелью. Таня подвинулась, и я села к ней на диван, широкий и жесткий, с полочкой на высокой спинке. Посмотрела рисунки в Таниной книге. На них были женщины в невероятных шляпах. То корабль на шляпе, то фрукты с цветами, то целый город. А у одной на голове стоял поднос со свечками.
— Ты читаешь эту книгу? — спросила я.
— Рассматриваю.
— Зачем это тебе?