— … отныне и всегда буду верен тебе, господину моему, папе Иннокентию. Ни делом, ни помышлением я не буду способствовать тому, чтобы ты потерял жизнь или здоровье или коварным образом был захвачен в плен…
Слова присяги звонким эхом отскакивали от стен, бились о цветные витражи оконных проемов и уносились под купол — туда, где сам Христос, изображенный во всей силе и славе Его, был им свидетелем. Строгим и неподкупным.
Свежий ветер, стекая с южного склона Монте-Субазио, нес живительную прохладу в долину Киашо, залетая порой и сюда, под своды собора. Впрочем, мощные стены и солидная кровля Сан-Руфино и сами по себе служили надежной защитой от беснующегося снаружи июльского солнца. Ассизи, казалось, вымер. И лишь здесь, в стенах до сих пор достраивающегося кафедрального собора, шло действо — пожалуй, самое важное по эту сторону Альп. Город, в лице своих лучших представителей, присягал своему Протектору.
— … по мере сил и разумения я буду тебе помогать в охранении римского папства и прав святого Петра, которыми ты обладаешь, и в возврате тех, которых ты не имеешь, и возвращенное буду защищать против всего света…
Был ли спокоен человек в папской тиаре и красной накидке с капюшоном, что внимал сейчас словам присяги? О, нет! Каждый город, присягнувший ему этим летом, был ступенькой к исполнению обетов! Обетов, принесенных Господу тогда, в феврале — когда пред алтарем Святого Петра он, кардинал Лотарь, был посвящен и принял имя Иннокентия III.
И вот, прошло едва ли полгода, а Витербо и Сполето, Ассизи и Риети, Фолиньо и Норции, Губбио и Тоди, Чита ди Кастелло и другие города Умбрии и прилегающих к ней территорий уже принесли ему присягу как своему Протектору. Да что говорить, если уж сенаторы Перуджи и даже гордого Рима присягнули ему!
— … Клянусь добросовестно и верно исполнять все сказанное. Так да поможет мне Бог и Его святые Евангелия!
Договорив последние слова присяги, находящийся перед алтарем человек поднялся с колен, еще раз поклонился папе и отошел к группе уже присягнувших сенаторов. Это последний! Понтифик осенил присутствующих крестным знамением… Те́ло Твое́ Свято́е, Го́споди, Иису́се Христе́, Бо́же на́ш, да бу́дет ми́ в живо́т ве́чный, и Кро́вь Твоя́ Честна́я во оставле́ние грехо́в… Слова молитвы гулко ударялись о высокие своды, достигая каждого уголка огромного храма, тогда как местный настоятель со служками начали разносить присутствующим Святые Дары.
Иннокентий привычно произносил знакомые слова, внутри же все пело. Радость и гордость звенели в груди, разрывая ее на части! Есть! Первый шаг из того, о чем они так долго говорили тогда с Соффредо, сделан! Теперь можно шагать далее, не запинаясь о мелкие дрязги на собственном подворье. А это — дорогого стоит! Впрочем, бешеный темперамент, стиснутый стальными пальцами воли, ни на единое мгновенье не прорывался наружу. Тихая отеческая улыбка, смиренная и понимающая — это было все, что он мог позволить себе перед лицом людей, собравшихся сегодня под сводами Сан-Руфино.
Сла́ва Отцу, и Сы́ну, и Свято́му Ду́ху. И ны́не, и при́сно, и во ве́ки веко́в. Ами́нь. Увенчав таинство словами заключительной молитвы, папа остановился, ожидая, пока причастившиеся сенаторы, дружно крестясь, покинут средний неф и выйдут наружу. Кажется, сам Господь простер над ним свою длань. Ведь все, буквально все складывается так, что лучше и представить нельзя!
Воистину, внезапная смерть Генриха VI сломала что-то важное в устройстве Империи. Восставшие городские коммуны одна за одной изгоняют императорских наместников за пределы городских стен. Города папской области сами, словно созревшие яблоки, падают в его руки. Но даже и те, кто по примеру Тусции, Флоренции, Лукки или Сиены не признали пока его власть, все равно вынуждены в своих бесконечных сварах обращаться за третейским судом именно к нему, к папе. А к кому еще?
Сейчас, пока малолетний Фридрих, а вместе с ним и все Сицилийское королевство находятся под его опекой, пока Филипп и Оттон заняты бесконечной борьбой за имперский трон — у него развязаны руки. У Империи германцев нет более сил заявлять о своих правах на итальянские владения. И, значит, наступило время для главного. Для того, во имя чего Господь призвал его на трон наместника Святого Престола! Время для главных слов. Тех, что разлетятся по архиепископствам и королевским дворам, монастырям и баронствам, городам и сельским приходам. И обернутся тысячами закованных в сталь пилигримов, отправляющихся за море, чтобы вернуть, наконец, главные святыни всего христианского мира. Животворящий Крест, на котором принял муку, смертью смерть поправ, Господь наш Иисус Христос. И Гроб Господень, где он был погребен после распятия и воскрес на третий день…
Иннокентий осенил себя крестным знамением, но взгляд его уже был обращен куда-то внутрь, а губы шептали первые слова энциклики, что всего лишь через месяц разделит мир на "до" и "после": "…посему, как недостойное творится в земле иерусалимской, и учиняется ужасающая резня люда христианского, таково намереваемся вторгнуться в землю, по которой ноги Христа ступали, и где Господь, Царь наш, сподобился, пред началом времен, дабы принесть спасение посреди земли…"
Еще месяц спустя.
Рим, Константинова базилика, 18 августа 1198 года
Когда-то на этом месте цвели сады цирка Нерона. От него, кстати сказать, остался обелиск из Гелиополя, который и сегодня можно увидеть (и даже сфотографировать) на площади Святого Петра в Риме. Высокая каменная стела XIII века до нашей эры была когда-то привезена сюда из Египта. Полтора тысячелетия простояла она в цирке Нерона, пока в 1586 году папа Сикст V не предложил архитектору Доменико Фонтане перенести обелиск на нынешнее место.
Здесь, на арене цирка, в незапамятные времена предавали мученической смерти первых христиан. Сюда в 67 году после судилища был приведен и апостол Петр. Петр попросил, чтобы казнь его не уподобляли Христовой. Тогда его распяли головой вниз. Святой Климент, тогдашний римский епископ, с верными учениками апостола сняли его тело с креста и похоронили в расположенном неподалеку гроте.
В 326 году Константин Великий, первый римский император-христианин, повелел возвести над могилой храм. Туда и были перенесены останки апостола. По имени великого императора храм получил название Константиновой базилики.
Кроме постоянных прихожан, казалось, весь Рим собрался к сегодняшней Вечере. Оно и не удивительно — не каждый день на кафедру восходит сам наместник святого Петра. Говорят, мессер Лотарио Конти, граф Сеньи, граф Лаваньи, получивший при интронизации имя Иннокентия III, принял папскую тиару не слишком охотно. Но, взойдя на Святой престол, он на удивление энергично занялся делом возвращения тех христианских земель, что были утеряны на Востоке в результате победоносных походов Саладина. И вот, сегодня, как ожидалось, он произнесет вслух слова, что вновь двинут победоносное христово воинство в пределы Святой Земли. И уже никто не сможет противиться воле Господа нашего, возвращающего чадам своим законное их наследие. Слухи о предстоящей Вечере с самого утра растекались по рынкам, мастерским, передавались из уст в уста в лавках и на площадях.
Да и сама базилика, казалось, преобразилась. Горели все семьсот настенных свечей и ламп, заправленных оливковым маслом. Потолочные канделябры — даже огромный, на 1370 свечей, подаренный в VIII веке папой Адрианом I — были зажжены и ярко освещали лики святых в самых укромных и труднодоступных уголках.
Те, кто не сумели попасть внутрь, разместились на привратной площади и, затаив дыхание, вслушивались в звуки, доносящиеся через широко открытые соборные врата. Вот прозвучали положенные пять псалмов с антифонами, Capitulum, Гимн, Песнь Богородицы. Служба плавно подошла к завершающей молитве дня, когда голос Понтифика вдруг удивительным образом усилился, и над площадью полетели давно ожидаемые, но все равно необычайные, будоражащие самую суть слова.
— И вот наследство ваше перешло к другим, дома ваши у чужеземцев, пути Сиона сетуют, что нет идущих на праздник, враги его стали во главе, и Гроб Господень, которому пророк возвестил в будущем славу, осквернён и обесславлен нечестивыми.