И невидимая Карлотта, которая пришла сюда из мест, где ангелы играют с вечностью, понимает, что сейчас скажет мать, осознаёт наконец: никакого парадокса нет, только ужасающий круговорот. Она тихо произносит эти слова, а Эбби воплощает их в реальность:
– Карлотта, послушай меня, девочка. Я не думаю, что ты хоть что-то поймешь. Мне так жаль. Мне очень жаль. Но сейчас слушай. Когда придет время, уходи. Не бойся. Не жди. Не попадись. Просто уходи. И быстро.
Потом она поворачивается и оставляет дочь в темной комнате.
За окном койоты по-прежнему жалуются на луну. Их вой наполняет явь Карлотты, пока не проникает, кажется, прямо в сердце.
А потом раздается второй и последний выстрел.
Я видела Врага лишь мельком и к тому времени уже перестала его так звать.
Описать его нормально не получается. Тут слова меня подводят. И придется признать, к тому времени я и сама мало чем напоминала человека. Скажу только, что Эразма, меня и остальных скользящих приняли в объятия Врага вместе с остатками Флота – и вся память, что мы считали обреченной из-за энтропии или войны, сохранилась. Виртуальности, которые наши противники создали на протяжении кальп, оказались похожи на лабиринты, гостеприимные и невероятно странные. Скиталась ли я по этим таинственным равнинам? О да, девочка моя, и Эразм рядом со мной долгие-долгие (субъективно) годы, и мы стали… ну, в общем, больше любых слов.
Галактики старели и летели прочь друг от друга, пока их не поглотили пространства космической пустоты, связанные лишь нежными и непоколебимыми нитями притяжения. Звезды гасли, девочка; галактики сливались воедино, полные мертвых или умирающих светил; атомы распадались до последних стабильных форм. Но ткань космоса может вынести лишь определенное количество вакуума. Ее эластичность не бесконечна. Стареет все. И после триллионов и триллионов лет расширение обернулось сжатием.
В это время я иногда чувствовала или видела Врага – но мне теперь надо назвать его как-то по-другому. Скажем, Великими Древними, извини меня за помпезность, – именно они сконструировали виртуальности темного пространства, где я теперь живу. Они не были людьми. Никогда не были. Они проходили сквозь наши усыновленные миры, как штормовые облака, черные, величественные, полные еле заметных, загадочных молний. Даже тогда я не могла говорить с ними; и пусть стала большой и старой, но оставалась не более чем их частью.
Я хотела спросить их, зачем они уничтожили Землю, почему столько людей умерло или вознеслось благодаря эволюционному дружелюбию Флота. Но Эразм, который погрузился в эти вопросы куда глубже, чем я вообще могла, сказал, что Великие Древние не воспринимали такие крохотные и эфемерные объекты, как скалистый шар вроде Земли. Та, как и множество других планет, была уничтожена не намеренным решением, а автономным импульсом, развившимся в ходе множества космических слияний, – импульсом, настолько же неощутимым и непроизвольным для Древних, как работа твоей печени, девочка.
Логика тут такая: миры, где развивается жизнь, порождают цивилизации, которые со временем начинают играть с черной материей и тем самым угрожают непрерывности Древних. Часть таких вторжений можно стерпеть и изолировать – Флот, например, и вовсе обогащал их, – но большинство ставило под удар саму стабильность системы. В общем, мы вроде как были микробами, девочка, на которых отреагировала иммунная система гиганта. Они не видели нас, ощущали лишь соматическую угрозу. Вот так все просто.
Но Флот засекли. Тот оказался достаточно большим и стойким, и Древние его заметили. И надо понимать, что они не были злобными и видели Флот примерно так, как он видел нас, как нечто примитивное, но живое и мыслящее, стоящее того, чтобы его спасти.
Потому они вознесли Флот и подобные ему образования в других галактиках, коим не было числа, и так уберегли от слепых вибраций космической энтропии.
Мило с их стороны, конечно. Но если я когда-нибудь стану настолько большой или проживу достаточно долго, чтобы встретиться с Древними лицом к лицу, то подам жалобу. Черт побери, да, мы были крохотными. Люди – это мельчайшие мыслящие существа в космосе, и мне кажется, что мы даже знали об этом еще до конца света… Ты-то точно знала. Но боль есть боль, а скорбь есть скорбь. Возможно, наша гибель – неизбежность, возможно, такова природа вещей, но ничего хорошего в этом нет, и такое терпеть нельзя, если есть выбор.
И наверное, поэтому я сейчас здесь, смотрю за тем, как ты крепко зажмуриваешься, пока звук от второго выстрела рассеивается в воздухе.
Смотрю, как ты превращаешь кошмар в видение.
Смотрю, как ты выстраиваешь жемчужину вокруг крупицы кровавой правды.
Смотрю, как ты быстро уходишь.
Бесплотная Карлотта еще недолго парит в постоянных и неизменных коридорах прошлого.
В конце концов длинная ночь заканчивается. Кроваво-красный свет льется в окно.
Последний рассвет, который увидит этот маленький мир, но юная Карлотта еще не знает об этом.
Теперь, когда Вселенная закончила текущую итерацию, вся ее история сохранена в трансмерном метапространстве, как книга на полке – ее нельзя изменить. Теперь-то я это точно знаю, девочка. Память выкидывает фокусы, а история их исправляет.