— Папа, мы сделали тебе жареных креветок и купили два ляна шаосинского.
Левая рука Сун Фаньпина не слушалась его. Он ухватил миску Бритого Ли своей правой, но есть не стал, а отдал ее с почтением тем людям с красными повязками. Потом он взял плошку с вином из рук Сун Гана и тоже отдал ее им. Красноповязочники были уже заняты едой, и Сун Фаньпин учтиво подносил им вино. Рук, залезавших в миску за креветками, было так много, как веток на дереве. Стоило пару раз моргнуть, пару раз чихнуть, как креветки были все съедены. Увидев, что Сун Фаньпин, склонившись в поклоне, стоит с вином в руках, те люди забрали у него шаосинское, и каждый сделал по большому глотку. Когда и вино было допито, Ли с Сун Ганом услышали, как булькало у людей с повязками в горле.
Мальчишки размазывали слезы. Они нажарили креветок, купили шаосинского и принесли все специально для Сун Фаньпина, а тому не удалось ни лизнуть креветки, ни смочить вином рта. Сун Ган сказал с горечью:
— Мы-то думали, ты будешь есть креветок, пить вино и смеяться.
Сун Фаньпин присел на корточки и отер их слезы. Начало смеркаться. Отец не говорил ничего, а только вытирал им лица. Внезапно братья заметили, что он тоже плачет. Он смотрел на детей с улыбкой, а слезы все равно катились по его щекам.
Те люди с повязками, наевшись креветок и напившись вина, вдруг стали пинать Сун Фаньпина и заорали:
— Поднимайся, вали обратно в амбар!
Сун Фаньпин вытер слезы, легонько похлопал сыновей по лицам и тихонько сказал им:
— Возвращайтесь домой.
Он поднялся — на лице его больше не было слез, и он счастливо улыбался людям в красных повязках. Потом Сун Фаньпин, как герой, вошел в двери амбара. Несмотря на то что его левая рука болталась, как приставная, дойдя до входа, он обернулся и помахал правой своим детям. Гордости и упрямства у поводившего рукой Сун Фаньпина было не занимать. Было их столько, сколько у председателя Мао, когда тот махал рукой миллионным толпам демонстрантов с ворот Тяньаньмэнь.
Много лет спустя, всякий раз, когда Бритый Ли заговаривал о своем отчиме Сун Фаньпине, он произносил одни и те же слова. Выставив вверх большой палец, говорил:
— Настоящий мужик!
В том амбаре-тюрьме Сун Фаньпин с лихвой хлебнул горя. Его вывихнутая левая рука начала понемногу отекать, но он и не думал стонать, а все время писал письма Ли Лань. Самым проникновенным было письмо, написанное в день его славы, когда он махал на мосту красным флагом. Когда на койке шанхайской больницы Ли Лань впервые прочла письмо от мужчины, полное восторга и страсти, в ней словно заиграла кровь. Родной отец малолетнего Ли отродясь не писал ей писем. Самым романтичным, чего можно было ожидать от этой жертвы сортира, был стук посреди ночи в окно Ли Лань, чтобы подбить ее перепихнуться на рисовом поле. Поэтому когда она получила от Сун Фаньпина письмо, то покраснела до ушей. Потом письма от мужа приходили одно за другим, и от каждого у нее по-прежнему горели щеки и вздрагивало сердце.
Сун Фаньпин уже был основательно избит, но, чтобы Ли Лань могла спокойно лечиться в Шанхае, по-прежнему писал ей яркие письма. Он не рассказывал, как все было на самом деле. Сун Фаньпин писал о себе все краше и краше, так что жене казалось, будто тот поднялся на волне Великой культурной революции до самых небес, выше некуда. Когда Сун Фаньпина заперли в сарае, а его левая рука повисла как плеть, правая все продолжала наводить лоск на лючжэньское житье-бытье. Потом уж письма за него отправляли сыновья. Они подходили ко входу в амбар, и отец патлатого Сунь Вэя отдавал им письмо, а они шли на почту. Когда Сун Фаньпин отправлял письма сам, то по привычке клеил марку в правый верхний угол конверта. Братья, оказавшись на почте, никак не могли сообразить, куда нужно ее присобачить. Они углядели, как кто-то налепил ее на оборотную сторону, и Бритый Ли сделал то же самое. В следующий раз задача клеить марку выпала Сун Гану, и тот увидел, что другие клеят их на лицевую сторону. А потому и он наклеил туда же.
Но Ли Лань не могла больше спокойно лечиться в своем Шанхае. В больнице каждый день устраивали собрания, где кого-то клеймили и осуждали, и всех ее знакомых врачей разносили в пух и прах одного за другим. От тревоги у нее щемило сердце, и ей хотелось домой. Но Сун Фаньпин в письмах не велел ей возвращаться, а требовал, чтобы она оставалась в Шанхае, пока не вылечит до конца свои головные боли. Ли Лань считала каждый проведенный на больничной койке день за целый год. Она прочла все письма мужа по многу-многу раз, так что, казалось, могла читать их по памяти без запинки. Это было единственное, что утешало ее в шанхайском одиночестве.
Просматривая в очередной раз письма, Ли Лань обнаружила, что с одного определенного дня место, куда была наклеена марка, изменилось: сперва марки появлялись на оборотной стороне, а потом — на лицевой. Получая конверт с маркой, прилепленной сзади, она говорила сама себе, что на следующем марка наверняка будет красоваться спереди.
Бритый Ли с Сун Ганом по очереди клеили свои марки и по очереди втискивали конверты в почтовый ящик, ни разу не нарушив порядка. Именно это и вызывало беспокойство Ли Лань, которое день ото дня становилось только сильнее. В какой-то момент она дала волю воображению, и от тревоги у нее началась бессонница. Голова, конечно, от этого заболела еще пуще. Тут уж во всем покорная мужу Ли Лань в первый раз взялась писать серьезное и решительное письмо. Она написала, что из-за Великой культурной революции никто из врачей больше не заходит к ней в палату и она решила ехать домой.
Когда-то, когда Сун Фаньпин сажал жену на автобус до Шанхая, он сказал ей, что сам приедет за ней в город, когда она вылечится. Чтобы развеять свою тревогу, Ли Лань осторожно спросила мужа в письме, сможет ли он забрать ее из Шанхая?
На этот раз ей пришлось ждать ответа целых полмесяца. Перед тем как Сун Фаньпин написал ответное письмо, его больше часа избивали кожаными ремнями. Даже сидя под арестом, он все равно не захотел нарушать своего слова и потому написал, что встретит жену в Шанхае в назначенный срок — в двенадцать часов дня — перед воротами больницы.
То было последнее письмо, которое написал Сун Фаньпин своей жене. От него она залилась слезами умиротворения, и все ее страхи растаяли без следа. Когда стемнело, Ли Лань, счастливая, уснула.
В тот вечер Сун Фаньпин выскользнул из амбара, когда отец патлатого Сунь Вэя отошел по нужде. Он тихонько приоткрыл дверь и протиснулся в узкую щель. Когда Сун Фаньпин пришел домой, был почти час ночи. Дети давно легли, но, когда их стала гладить рука отца и озарило светом, Сун Ган проснулся. Потирая глаза спросонья, он увидал сидящего на краю кровати Сун Фаньпина и завопил от радости и удивления. Тут проснулся, растирая глаза, и Бритый Ли. Отец сказал детям, что скоро приедет Ли Лань. Его жена и их мать вот-вот должна была снова оказаться дома. Сун Фаньпин рассказал, что рано утром он на автобусе поедет за ней в Шанхай, а потом они сядут на послеобеденный рейс до дома. Тыкая пальцем в черноту за окном, Сун Фаньпин произнес:
— Завтра, когда начнет заходить солнце, мы оба приедем.