19) Фарьядха '' ''
20) Хамизи '' ''
21) Асмани '' ''
22) Чамба '' ''
23) Шубари '' ''
24) Магорига '' ''
25) Хамис '' ''
По всей вероятности, многие из названных выше лиц приобретут привычки или окажутся с характерами совершенно иными, чем те, которые я предположил в них на пути в Унианиембэ. Мы, впрочем, лучше будем в состоянии судить об них, когда доедем до Таборы, где будет сделан генеральный смотр, и будут выслушаны отчеты всех четырех передовых караванов. Всего вообще в экспедиции состоит; три белых, двадцать три солдата, четыре запасных, четыре начальника и пятьдесят три пагасиса, двадцать семь ослов и одна телега; груз состоит из сукон, бус и проволоки, лодочных принадлежностей, палаток, кухонной посуды, лекарств, пороха, дроби, пуль для мушкетов и металлических патронов, инструментов и мелочей, каковы мыло, сахар, чай, кофе, либиховский мясной экстракт, пеммикан, свечи и т.д. — всего на все 153 вьюка. Для защиты экспедиции имеются: одно ненарезное двуствольное ружье, заряжающееся с казенной части; одна американская уинчестерская винтовка, или «Sixteen-shooter»; одна винтовка Генри, тоже «Sixteen-shooter»; два ружья Итара, и одно Жоселена, заряжающиеся с казенной части; винтовка для охоты за слонами, заряжающаяся пулями в 1/8 фунта; два скорострельных револьвера; двадцать четыре мушкета (кремневых); шесть одноствольных пистолетов; одна секира, две сабли; два кинжала (персидские кёммеры, купленные мною в Ширазе); два лома; два 4-х фунтовых американских топора; двадцать четыре топорика и двадцать четыре мясных ножа.
Экспедиция была снаряжена весьма тщательно; ни в чем нужном не было недостатка; все было припасено. Ничто не было сделано слишком спешно, а все было куплено, выделано, собрано, составлено с наибольшею скоростью, не во вред обстоятельности заготовления и без денежного ущерба. Если быстрое передвижение в Уджиджи и обратно не удастся, то это может произойти только вследствие какой-нибудь случайности, которой нельзя было предвидеть. Но пока довольно о личном составе экспедиции и ее приготовлениях, покуда не достигнута ее ближайшая цель.
Мы вышли из Багамойо — приманки всех любопытных — с большим эффектом, и вытянулись в линию по узкой аллее почти совершенно темной, благодаря тени, бросаемой двумя параллельными изгородями из мимоз. Все были очень воодушевлены. Солдаты пели, кирангоци заливался нотами вроде глухого мычанья и развевал американский флаг, который гласил всем зевакам: «Вот он, караван Музунгу (белых)!» и мое сердце, я чувствовал это, билось учащенно — чаще даже, чем бы подобало фигуре степенного предводителя каравана. Но я не мог остановить его: весь энтузиазм молодости заговорил во мне назло всем моим прежним путешествиям; пульс бился со всею силою прочного, крепкого здоровья; позади оставались все тревоги, волновавшие меня вот уже более двух месяцев. С этим подлым сыном индуса — Сур Хаджи Паллу — я сказал последнее слово; на мычащую толпу арабов, баниянцев и балучев я бросил последний взгляд; с иезуитами французской миссии я обменялся последними прощаниями; а впереди блестело солнце надежд, в его быстром движении на запад. Кругом было все так изящно. Я видел плодородные поля, веселую зелень, странные деревья — я слышал крик птиц и звуки насекомых, и казалось все они говорили мне: «Наконец-то вы выехали». Что же в таком случае оставалось мне делать, как не обратиться лицом к ясному небу и громко сказать наконец: «Слава тебе, Господи!»
До первого привала Шамба Гонера, отстоящего в 3 1/4 милях, мы достигли через 1 час 30 минут. Первый переезд, «little journey», совершился очень хорошо — впрочем, «относительно», как говорят ирландцы. Мальчик Селим опрокинул повозку всего только три раза. Заиди, солдат, только один раз дал ослу, который вез тюк с моим бельем и ящик с патронами, завалиться в лужу полную самой черной, грязной воды. Белье пришлось выстирать, а ящик с патронами, благодаря моей предусмотрительности, был непромокаемым. Кампа, может быть, и был знаком с искусством управления ослами, но на радостях по поводу отъезда распелся до того, что забыл про трудности, которые должны встретиться животному чистой ослиной породы, например, при выборе себе дороги, а также забыл и то искушение, которое представляет ему возможность забиться в самую глубь маниокового поля; ну, и осел, совершенно незнакомый с обычаем — распространенным между погонщиками ослов — тыкать палкою перед носом животного, и не разумея в каком направлении требуется ему идти в таком случае, во всю прыть пустился бежать по дороге назад, и бежал до тех пор, пока его вьюк не перевесился на одну сторону и не повалил его наземь. Но все это тривиальные случайности; они не имеют никакого значения, и очень естественны в первом переходе по восточной Африке.
VI. Вид Багамойо.
Характеры солдат начали обрисовываться немного яснее. Бомбай оказался честным и верным, но немного наклонным к лени. Уледи больше говорил чем делал; а беглец Фераджи и считавшийся ни к чему не способным. Мабруки оказались людьми верными и твердыми, и они таскали такие вьюки, от одного вида которых стали бы вздыхать мускулистые хамади Стамбула.
Седла оказались превосходными, даже превзошли ожидания. Крепкие пеньковые мешки выдерживали свой 150-фунтовый груз не хуже буйволовых шкур, и вьючка и развьючка всякого багажа производилась с систематическою скоростью. Словом, не на что было жаловаться — и успех первого переезда показал, что наш выезд был — все что хотите, только не преждевременный.
Следующие три дня мы употребили на самые последние приготовления к долгому сухопутному путешествию, на предосторожности, которые нужно было принять против грозно приближавшегося времени года — мазики, и, наконец, на изготовление отчетов. Солдаты и пагасисы употребили время на посещение своих друзей женского пола; но про «скандальную хронику» можно умолчать.
Шамба Гонера значит «поле Гонеры». Гонера — зажиточная индейская вдова, дружелюбно расположенная к вазунгу (белым). Она вывозит много сукон, бус и проволоки во внутрь страны, и взамен их привозит много слоновой кости. Дом ее построен по образцу городских домов, т.е. с длинною покатою крышею, с выступающими навесами, дающими прохладную тень, под которою любят отдыхать пагасисы. К востоку и к югу от дома тянутся обработанные поля, снабжающие Багамойо зерновым хлебом восточной Африки — матамою; влево сеется маис и мухого — корень в виде яма, беловатого цвета, называемый иными маниоком; его высушивают и делают из него лепешки, похожие на солдатские сухари. К северу, сейчас за домом, извивается черная рытвина, вроде извилистой канавы, где в более глубоких местах везде держится вода — тинистый притон любителей болот и камышей — «кебоко» или гиппопотамов. Ее берега, густо поросшие низкою вееровидною пальмою, высокими камышами, акациями и тигровою травою, служат убежищем множеству водных птиц, пеликанов и т.д. Пройдя несколько на северо-восток, она сливается с Кингани, которая в четырех милях от дома Гонеры поворачивает на восток и впадает в море. К западу, пройдя милю по обработанным полям, начинаются древние береговые линии, в виде продолговатых параллельных волн, густо поросших лесными травами и болотными камышами. На гребнях этих валов цветут: черное дерево, калябиш и манго.
— Софари, софари лео! Пакиа, Пакиа! В поход, в поход сегодня! Поднимайтесь, поднимайтесь! — раздался звонкий голос кирангоци, которому вторил голос моего мажор-дома, слуги, главного помощника и моей правой руки, арабского мальчика Селима — утром четвертого дня, когда было окончательно назначено выступление. Подгоняя людей и энергично помогая складывать палатки, я мысленно рассуждал, что если мои передовые караваны очистят мне дорогу, то раньше исхода третьего месяца мы достигнем Унианиембэ. В 6 часов утра наш ранний завтрак был кончен, и ослы и пагасисы уже дефилировали из Шамба Гонера. Даже в этот ранний час и даже в этой деревушке уже собралась целая коллекция любопытных туземцев, которым мы искренно сказали перед отъездом «луахари!». Мой пегий конь оказался неоцененным для квартирмейстера обоза; ибо такового изображал я сам. Я мог оставаться на привале, покуда не тронется последний осел, и после нескольких минут галопа я мог уже быть во главе каравана, представляя Шау подгонять отсталых.
Дорога была не более как тропинка, которая вела по местности, хотя и песчаной, но необычайно плодородной; хлеб и другие растения давали здесь урожай сам-сот — хотя посев и посадка производились самым неостроумным образом. На полях небрежно работали мужчины и женщины в самых скудных костюмах, перед которыми костюмы Адама и Евы, с их убранством из фигового листа, оказались бы парадною формою. Их нисколько не смущали пожирающие взгляды людей, которым, конечно, казались странными существа, живущие без всякой одежды; они также, по-видимому, не понимали, почему на их необычайное любопытство можно было отвечать более чем простым интересом. Они оставляли работу, когда мимо их проходили вазунгу — эти чудовища в шапках для защиты от солнца, в белых фланелевых одеждах, в высоких сапогах. Если бы вазунгу пожелали изучать основания анатомии и физиологии, им бы представилось обширное поле для наблюдения! Мы проходили мимо них с серьезными лицами, и они смеялись и кривлялись, показывая пальцами на все, что им казалось странных и удивительным.
Через полчаса мы оставили долину матама и поля с тыквами, огурцами и маньоком и, пройдя по топи, поросшей камышом, очутились в лесу из черного дерева и тыквы. В чаще его водилось множество зверей, а ночью сюда заходил и гиппопотам с Кингани, привлекаемый вкусной травой. Еще через час мы выбрались из лесов, и перед нами открылась широкая долина Кингани; картина, представившаяся теперь моим глазам, совсем не походила на то, что рисовало мне мое причудливое воображение, и я почувствовал себя успокоенным после такого приятного разочарования. Это была долина, простиравшаяся на четыре мили от востока к западу и почти на восемь миль от севера к югу; ее богатая почва была покрыта дикорастущими травами и густыми лесами, затемнявшими со всех сторон горизонт; в цивилизованной стране ее превратили бы в очень ценное пастбище для скота.
Когда наш караван расположился на ночлег, красные антилопы забегали вокруг него, спугнув лягушек, которые прекратили свое кваканье. Солнце поднялось высоко и, проходя по долине, мы испытали немного его африканскую силу. Сделав полдороги, мы подошли к потоку стоячей воды, которая образовала иловатую лужу прямо на пути нашего каравана. Пагасисы перешли мост, наскоро построенный каким-нибудь благодетельным вашензи. Это было трудное дело; толстые ветки лежали нетвердо на вилообразных столбах, и сильно искушали терпение многих из нагруженных мниамвезцев, как говорили это носильщики нашего каравана. Истомленные животные были разгружены, так как топь между Багамойо и Гонера уже научила нас осторожности. Но это обстоятельство ненадолго задержало нас, потому что люди усердно работали под наблюдением Шау.
Мутная Кингани, знаменитая своими гиппопотамами, была перейдена в короткое время, и мы пошли теперь вдоль ее правого берега, поросшего кустарником, пока нас вдруг не остановил узкий и неизмеримо глубокий поток черной грязи. Он доставил нам большое затруднение, хотя его ширина была не больше восьми футов; ослы и лошади не могли пройти по двум бревнам, подобно нашим двуногим носильщикам; пустившись же вплавь, они могли совсем потонуть. Безопасно пройти можно было только с помощью моста, который в продолжение многих поколений считался бы в этой стране произведением белых людей. Мы принялись за работу, так как иначе ничего нельзя было сделать, и стали строить мост американскими топорами, удары которых впервые послышались в этой части света. Будьте уверены, что он был сделал скоро, потому что затруднения всегда исчезают там, где является цивилизованный белый. Мост состоял из шести толстых бревен, сложенных поперек, на которых лежало крест-накрест пятнадцать вьючных седел, покрытых еще толстым слоем травы. Все животные перебрались благополучно, и процесс переправы окончился третий раз в это утро. Кингани течет здесь к северу, и мы должны были идти вниз по его правому берегу. Пройдя 1/2 мили в этом направлении через кустарниковый лес с гигантскими камышами и изумительными ползучими растениями, мы подошли к потоку, где животных нужно было опять разгружать; увидев его глубокие мутные воды, я, право, пожелал обладать могуществом Моисея, его волшебным жезлом или кольцом Аладина, чтобы перейти на другую сторону без дальнейших затруднений. Но, не имея ни одного из этих могущественных средств, я дал приказание для немедленной переправы, потому что нехорошо желать сверхъестественных вещей, не испробовав человеческих средств.
Кингуэр, владелец челнока, заметив нас со своего крытого места на противоположном берегу, отвечал вежливо на наши приветствия и искусно провел свою лодку через бурный поток к месту, где мы его ожидали. В то время, как одна часть людей нагружало лодку имуществом, другая привязывала к шее животных длинные веревки, чтобы переправить их на другой берег. Посмотрев начало работы, я сел в приготовленную лодку и поехал позабавиться с гиппопотамами; я стал пробивать их толстые шкуры моим гладкоствольным ружьем № 12. Винчестерское ружье (калибр 44), подарок почтенного Эдуарда Джойя Морриса, нашего посланника в Константинополе, не причиняло им больше вреда, чем ружье мальчики; оно метко попадаю в цель, так что я девять раз кряду пускал им пулю в голову между ушами. Одному старому животному, выглядевшему мудрецом, пуля попала прямо в правое ухо. Вместо того, чтобы погрузиться в воду, как делали остальные, он хладнокровно повернул голову, точно хотел спросить: к чему это вы даром тратите на нас столько драгоценных зарядов? В ответ на немой вопрос мудреца я пустил из моего ружья пулю в унцию с четвертью, которая заставила его зареветь от боли; через несколько минут он выплыл снова в предсмертных муках. Его стоны были так жалобны, что я пожалел бесполезную потерю жизни и оставил в покое стадо животных.