— Правда, что ты был на фронте?
— Ты за Севастополь сражался, да? На фронт убегал?
— На фронт убегал, но не доехал.
— Поймали?
— Да. На сто четырнадцатом километре.
Не знаю, сколько времени мы его расспрашивали. Наверное, очень долго. Наконец Галина сказала:
— Ну, теперь сознавайся: ты подбросил записки?
— Нет. Подбросил их Яша, а написал я.
— Ну да! Они решили устроить сюрприз.
Тут Оська перестал улыбаться.
— Нет, — сказал он очень серьезно, — это не сюрприз. Мне просто нужно было собрать вас по очень важному делу.
Мы сначала притихли, когда Оська сказал «по важному делу», потом наперебой стали расспрашивать, что это за дело. Но Оська сказал:
— Погодите. Так ничего не получится. Садитесь вот здесь на траве, и мы организованно проведем собрание.
Мы расселись. Оська поднялся с Яшкой на каменное крыльцо и стал рыться в полевой сумке, висевшей у него через плечо.
— Посвети мне, — сказал он.
У Якова на груди висел деревянный ящик, в котором находился телефонный индуктор. Яшка завертел, как у шарманки, ручку, индуктор зажужжал, и на ящике зажглась небольшая лампочка. Оська долго просматривал какие-то бумажки, а мы глядели на него, сидя на мокрой от росы траве.
— Спасибо!
Яшка перестал вертеть. Наше историческое совещание началось.
— Вот, — сказал Оська, — я приехал вчера вечером и успел повидаться только с Яковом Кривохижа. Он сообщил мне, что школу в этом году не восстановят и мы будем учиться в десятилетке.
— Верно! — сказал кто-то.
— Вот. И я просто удивляюсь, как вы можете это терпеть и только охать и ахать.
— А что же нам еще делать?