— На чью жизнь? — уточнил милиционер.
— На мою. Милиционер не поверил.
Я обратил внимание на то, что в руке милиционера была рюмка с вином.
— А твое вино тоже разбавлено? — спросил я его.
— Да как будто нет, — ответил он и отпил глоток.
— Ну да, конечно, для народной милиции вино всегда неразбавленное!
Милиционер нахмурился:
— Что ты хочешь этим сказать?
Железнодорожники умолкли.
— Разве меня так трудно понять?
— А вот я не понял. Выражайся яснее.
— Пусть тебе красномордый объяснит.
Железнодорожники сохраняли молчание. Я презрительно посмотрел на них.
— Бабы! — бросил я им. — Пейте свою мастику! Ну чего вы на меня уставились?
Один из них поднял фонарь, чтобы осветить меня, хотя в закусочной и без того было светло. Я повернулся и пошел к выходу, а краснощекий начал орать мне вслед, чтобы я заплатил за мастику.
— Да, ты прав, — сказал я и вернулся к стойке. — В этом ты прав, но разбавлять вино водой не смеешь!.. Дай мне еще одну мастику.
— Не могу.
— Как это не можешь? А план?.. Товарищ милиционер!
Я обернулся, но милиционер уже исчез. Не было и железнодорожников, они показали мне спину, потому что я действительно был пьян. Мне стало тоскливо — все от меня бегут. Я почувствовал себя одиноким, каким и был до сих пор, и мне захотелось плакать от обиды, кричать, ругаться, скандалить. Пусть появится милиция! Но только какая от этого польза? Вышел я из закусочной и отправился куда глаза глядят. Шел и злился на себя за то, что не мог даже вызвать милицию. Мне хотелось с кем-нибудь поругаться. Но на улице было тихо. Где же люди? Не было еще девяти часов, а все уже разошлись спать. Бездонная провинциальная скука…
Я пересек площадь, встал на возвышающееся над проезжей частью улицы место для милиционера-регулировщика и начал регулировать воображаемое движение машин. Вскоре мне это надоело, и я продолжил свой путь. Сначала в голове моей шумело, меня сильно пошатывало. Но потом свежий воздух взбодрил меня. От Марицы потянуло сыростью, и я направился к берегу реки.
Мною овладело опасное искушение поплавать. Был июнь. Ночь стояла теплая. Я перешел через мост, спустился к ракитам на другом берегу. Таким решительным я никогда не был. В эту июньскую ночь мне показалось, что я необыкновенно сообразителен и наблюдателен. От моего взгляда не ускользало ничего. Листья деревьев в темноте казались сделанными из стали. Я миновал акациевую рощицу и подошел к воде. Передо мной текла река — широкая, полноводная. Временами слышался плеск, будто кто-то купался, но в воде не было людей. На противоположной стороне реки чернели корпуса завода. Градирни были похожи на горшки, а трубы торчали подобно орудиям. Мерцало множество огней. Высоко в небо поднимались красные клубы серного дыма. Со стороны завода доносился непрерывный шум, как будто гудела подземная железная дорога. Я стоял и смотрел, словно в оцепенении, и не мог сделать ни шага. Ботинки мои утопали в холодном песке. Река продолжала бежать, волны плескались о берег, завод шумел, огни подмигивали мне, будто хотели со мной заговорить.
По небу неслись рваные облака. Порой между ними появлялась луна, но в свете заводских огней она бледнела и становилась почти не видна. Я пытался угадать, где кислородный, суперфосфатный, серный, механический цеха, автобаза. Вся эта громадина напоминала мне старинную крепость. В этой крепости служил и я, солдат с грузовиком. Подумав об этом, я вспомнил, что был такой поэт, Никола Вапцаров. Я попробовал прочитать его стихотворение, в котором говорится о заводе будущего, но не мог вспомнить ни слова. Если бы рядом со мной была Виолета!..