— Может, перевезёт кто... — нерешительно пробормотал он.
— Эй, на лодке! — Мне было стыдно, но я помнила, что во всех прочитанных мною книгах к людям на воде обращаются именно так. — Перевезите на Орешек!
— Спешу на электричку, — отозвался мужик с рыжей курчавой бородой, аккуратно, как рамкой, обрамляющей лицо. Я подивилась — какие розовые, тёплые, красивые лица. У нас на юге — чёрные, коричневые, таких бело-розовых и не встретишь. Ветер, дождь нахлестали кожу — и человек становился красивым. В городе тоже такого лица не встретишь — там унылые серые лица.
— Клёв кончился, сейчас и другие подгребут, — ободрил меня бровастый толстяк. Он всё ещё не поймал ни одной, даже самой крохотной, рыбки.
— Эй, на лодке! — Я уже освоилась с этим восклицанием. — В крепость перевезёте?
— Не могу!
— Возьмёт ? — глухо буркнул бровастый.
— Ай родные там? — не удержался от вопроса бровастый.
— Да нет, — затараторила я, — там царя Ивана зарезали, хочу поглядеть где...
— Прыгай, — повелительно сказал рыбак, подняв ко мне своё румяное, яркое лицо.
— Держись за стекло, — скомандовал рыбак, и я отважно ухватилась рукой за скользкое стекло и сошла на дно лодки, гордая и высокомерная — не уронила себя в глазах избранного общества.
— Тут я правлю. Стойте и держитесь за стекло.
— Переходи на нос.
— Подождите, — закричала я, — я заплачу. — И потом, вы меня подождите. Я тут скоро, какой-нибудь час...
— Да не надо ничего, — засмеялся рыбак, показав крупные белоснежные зубы, — а ждать не могу, некогда мне.
Великие люди не рождаются и не
подготавливаются воспитанием: они
образуются довольно сложным влиянием
окружающих обстоятельств, переживаемых
впечатлений, воспринимаемых идей...
С самого утра над Невской першпективой кружился крупный рыхлый снежок. С Финского залива дул пронзительный сырой ветер, превращал белые буруны снега в крутящиеся вихри, бросал прямо в лицо слипшиеся комья мокрых снежинок.
Белые хлопья пороши не успевали упасть на сырую глинистую грязь, как у самой земли их подхватывало потоками пронизывающего ветра и крутило позёмкой.