Инстинктивно его руки упали, его голос остановился в тиши скорби.
Больной приобретал величие святого. Вопреки их воле, за то время, как они были здесь, он царил над их словами, и, если они придали более широкое толкование конкретному вопросу, то это, возможно, чтобы отделаться от частного случая…
*
«Он русский, грек?
— Я не знаю. Посредством рассматривания внутренностей людей, я же их всех вижу такими похожими!
— Они особенно похожи, — прошептал другой, — их отвратительной претензией быть несхожими и враждебными!»
Мне показалось, что говоривший содрогался, как если бы эта мысль пробуждала в нём какое-то волнение. Он встал, полный гнева, изменившийся.
«Ах! — воскликнул он, — какой позор этот спектакль, даваемый человечеством!
«Оно ожесточается против самого себя, несмотря на эти ужасные раны, которые оно носит. Мы, склонившиеся над этими ранами, мы больше других поражены всем тем злом, которое добровольно причиняют себе люди. Что касается меня, я не являюсь ни политиком, ни военным. Это не моя специальность заниматься социальными идеями; у меня достаточно дел в другой области; но у меня иногда бывают приступы сострадания, замечательные как мечты. Мне хотелось бы временами наказать людей, и я хотел бы их умолять!»
Старый врач меланхолически улыбнулся этому порыву, потом его улыбка стёрлась перед таким количеством явственного и неопровержимого позора.
«Это правда, увы! Столь несчастные, мы ещё терзаем друг друга нашими собственными руками! Война, война… Для того, кто посмотрит на нас издали, и для того, кто смотрит на нас сверху, мы являемся варварами и безумцами.
— Почему, почему! — сказал молодой врач, тревога которого возрастала. — Почему мы остаёмся безумными, раз мы видим наше безумие?»
Старый патриций пожал плечами — движение, которое он делал прежде, когда речь шла о неизлечимой болезни.
«Сила традиции, поддерживаемой заинтересованными в этом… Мы не свободны, мы привязаны к прошлому. Мы слушаем, что делалось всегда, мы это делаем вновь; и это война и несправедливость. Может быть, человечество однажды всё же придёт к тому, чтобы избавиться от неотступной мысли о том, чем оно являлось. Понадеемся, что мы выйдем наконец из бесконечной эпохи бойни и бедствия. Что ещё мы можем, кроме как надеяться?»
Старик на этом остановился. Молодой сказал:
«Хотеть этого.»
Другой собеседник сделал какое-то движение рукой.
Молодой человек воскликнул:
«Для всесветной язвы имеется внушительная общая причина. Вы её назвали: это порабощение прошлым, вековой предрассудок, который мешает всё должным образом переделать, в соответствии со здравым смыслом и моралью. Традиционное мышление заражает человечество; а название двух из его ужасных проявлений это…»
Старик приподнялся на стуле, сделав едва уловимый жест протеста, будто он хотел ему сообщить: «Не говорите этого!»
Но молодой человек не мог помешать себе сказать:
«Это собственность и родина», — уточнил он.