«Ах! вот бы избавиться от этого обесцвечивания, которое надвигается на вас, охватывает вас, как каких-то марионеток, сверху; от этого угасания цвета волос, которое покрывает вас бледностью савана, костных останков и надгробных плит…»
Она приподнялась и крикнула в пустоту:
«Вот бы убежать от сетки морщин!»
*
Она продолжала:
«Я сказала себе: «Совсем незаметно ты к этому идёшь, ты к этому приходишь. Твоя кожа высохнет. Твои глаза, которые улыбаются даже когда отдыхают, будут плакать сами по себе… Твои груди и твой живот увянут, как лохмотья твоего скелета. Усталость от жизни приоткроет твою челюсть, которая будет непрерывно зевать, и ты будешь непрерывно дрожать из-за сильного холода. Твоё лицо станет землистым. Твои слова, которые находили очаровательными, будут казаться отвратительными, когда они будут высказаны слабым дребезжащим голосом. Платье, которое тебя слишком прятало, в глазах мужских сборищ, не будет скрывать теперь в достаточной степени твою чудовищную наготу, и глаза будут отводиться, и не осмелятся даже подумать о тебе!»
Измученная, с поднесёнными ко рту ладонями, она задыхалась, она задыхалась от истины, как будто бы ей в самом деле нужно было слишком много сказать. И это было великолепно и ужасающе.
Он, растерявшийся, обхватил её руками. Но она была как в бреду, выведенная из себя всеобъемлющей скорбью. Будто она только что узнала погребальную истину как внезапную плохую новость, как новый траур.
«Я тебя люблю, но я люблю прошлое ещё больше, чем тебя. Я бы хотела его, мне бы хотелось его, я себя изнуряю для него. Прошлое! видишь ли, я буду плакать, я буду страдать, так как прошлого больше не будет.»
*
«Но напрасно его любить, оно больше не шевельнётся… Смерть повсюду: в уродстве того, кто был слишком долго красивым, в мерзости того, кто был ясным и чистым, в наказании лиц, которых нежно любили, в забвении того, кто отдалён, в привычке, этом забвении того, кто вблизи. Жизнь видится мельком: утро, весна, надежда; имеется лишь смерть, видеть которую в самом деле есть время… С тех пор, как этот свет стал светом, смерть является единственным, что может быть ощутимым. Именно над ней ходят и именно к ней идут. К чему быть красивой и целомудренной; над нами пройдут. В земле имеется гораздо больше мёртвых, чем живых на её поверхности; а мы сами имеем гораздо больше смерти, чем жизни. Это не только другие существа — наши существа — голоса все полностью когда-то бывшие вокруг нас, а теперь уничтоженные; это также, год за годом, наибольшая часть нас самих. И то, что ещё не уничтожено, умрёт также. Почти всё мертво.
«Наступит день, когда меня больше не будет. Я плачу, потому что я конечно умру.
«Моя смерть! Я спрашиваю себя, как можно жить, мечтать, спать, раз скоро придётся умереть: устаёшь, пьянеешь.
«Несмотря на огромное, терпеливое, вечное усилие и на большие решительные натиски энергии, слышна ложь рока в сделанных клятвах. Я это как раз слышу. Каждый раз, когда говорят: да, вмешивается нет, бесконечно более сильное и более истинное, возносится и забирает всё для себя.
«Ах! есть моменты, особенно вечером, когда кажется, что время колеблется, изношенное и смягченное нашими сердцами; мы имеем сладостный мираж неподвижности часов. Но это неправда. В целом существует непобедимое небытие я именно отравленные им мы скончаемся.
«Видишь ли, мой дорогой, когда думаешь об этом, извиняешься, улыбаешься, больше не сердишься ни на кого, вот это разновидность побеждённой доброты тяжелее всего прочего.»
*
Он целовал её ладони, нагнувшись к ней. Он её окутывал безразличной и благоговейной тишиной; но, как всегда, я чувствовал, что он был её хозяином…
Она говорила мелодичным и изменённым голосом:
«Я всегда думала о смерти. Однажды я призналась моему мужу в этой навязчивой идее. Он вскипел от ярости. Он сказал мне, что я неврастеничка и что нужно меня лечить. Он обязал меня быть такой, как он сам, который никогда не думал об этих вещах, поскольку был умственно здоровым и уравновешенным.
«Это неправда. Он как раз был болен спокойствием и безразличием: паралич, пьянство и его ослепление были недугом, и его мир был миром собаки, которая живёт, чтобы жить, животного с человеческим лицом.
«Что делать? Молиться? Нет; вечный диалог, всегда в одиночестве, является изнуряющим. Погрузиться в какое-нибудь занятие, работать? Это бесполезно: разве работа не является тем, что нужно всегда делать заново? Иметь и воспитывать детей? Это одновременно создаёт впечатление завершения и бесполезного самовозобновления. Однако, кто знает!»