Вода слабо журчала в каменном желобе, профессор в старом халате задумчиво чертил палкой знаки на песке.
- Я догадался о причинах происходящего, но не имел никакого представления о его механизме. Поэтому моё предположение не имело никаких фактических подтверждений, было строго умозрительным. Во времена молодости я даже никому о нём не рассказал, коллеги в университете подняли бы смех надо мной и подумали бы, что я выжил с ума!
И вот однажды в Вайсштальберге мне приснился сон. Я увидел мир, наполненный гармонией и счастьем. Мир без войн и без преступлений, без голода и уносящих множество жизней аварий, без террористических актов и неизлечимых болезней. Мир населённый счастливыми весёлыми людьми, купающимися в доброте. Наша Земля по сравнению с ним казалась исчадием ада, обезьяной, а не человеком, копией 'Джоконды', выполненной пациентом реабилитационного центра для олигофренов, рождённых наркозависимыми матерями. И я увидел ещё кое-что.
Я увидел, как учёные их мира строили Вайсштальберг - не стены, создающие внешний образ здания, а саму суть конструкции, представляющую собой нечто вроде биологической программы и автоматизированного вируса, соединённого на уровне неизвестных нашей науке микрочастиц. В. в моём сне являлся промежуточным местом между двумя мирами, условно говоря, находящимся на границе, фактически не существующей.
И я увидел центр всей программы - двигатель, вытягивающий концентрированное зло из их мира и исторгающий его в наш.
- Ты можешь увидеть этот изумительный двигатель, - сказал Адриан Ксенофонтович и лёгким движением головы указал на стену. - В. открыл мне его.
Там куда указывал старик, на стене находилась железная лестница, ведущая наверх. На последнем этаже она завершалась единственной дверью.
- Нам лучше продолжить разговор после того, как ты сам всё увидишь.
Не раздумывая, я подошёл к лестнице и двинулся наверх. С высоты шестого этажа фигурки профессора и Феликса выглядели игрушечными, куклами, расставленными вокруг макета скалы.
Я открыл дверь и оказался на небольшой площадке, нечто вроде балкона расположенного под крышей огромного цеха, встроенного в тело В. Сначала я не заметил, но быстро увидел, что балкон застеклён и тогда ко мне пришло осознание того на что похоже это место. На диараму - вид зрелищного искусства популярного в 19-20 веках. Я находился в верхней точке находящегося внизу огромного экспозиционного зала, центром которого являлся двигатель, представляющий собой похожий на мусорный бак резервуар, наполненный разноцветной застывшей массой, с торчащими рёбрами утопленного в нём предмета - то ли металлические детские качели, то ли электропогрузчик. Вокруг 'двигателя' не имевшего ни одной двигающейся части, но снабжённого толстыми кабелями, воткнутыми сбоку в контейнер, в цехе стоял десяток бетонных саркофагов - я подумал, что это свое рода батареи, снабжающие двигатель энергией - и больше ничего. О принципе работы двигателя не возникло никаких соображений, да и в чём заключена его 'работа' я не понимал. Спустившись вниз, я высказал свои сомнения Адриану Ксенофонтовичу.
- Мне было открыто, что это антидвигатель, - сказало профессор. - Обычный двигатель оказывает влияние на окружающую среду через воздействие на него, антидвигатель наоборот работает, ничего не делая, просто находясь в определённом месте в определённой конфигурации. Чтобы остановить работу такого двигателя надо что-то изменить в нём самом, совершить над ним какое-то действия. Потому он намертво заблокирован в пространстве цеха и единственная дверь, ведущая к нему, приводит только на балкон отделённый бронестеклом и оттуда можно только смотреть, но нельзя никак воздействовать.
Верю ли я в то, что мне явилось во сне, внушённом Вайсштальбергом? У меня нет никакой другой веры, нет ничего, что я мог бы интерпретировать как-то иначе. Но мои сны это лишь мои сны. - Старик слабо улыбнулся. - Быть может то, что ускользнуло от нас стариков, откроется вам - молодому поколению исследователей В. Ведь это дивное, не имеющее себе равных место впускает к себе лишь тех, кто прожил свою жизнь, достигнув знания вещей остающихся неизвестными для большинства. В этом я убеждён абсолютно.
Разъяснение, которое было написано позже, чем первые четыре главы
Всё это время я писал 'Вайсштальберг' на двух ноутбуках. Один навечно установлен на письменном столе, второй лежит в уголке дивана. Работаю я, разумеется, на обоих компьютерах поочерёдно, утром и днём сидя за столом, а вечером перемещаясь на мягкую мебель.
Использование двух компьютеров в написании одной книги поставило передо мной проблему сохранения и передачи оригинала. Приступая в очередной раз к продолжению работы, я должен открывать самую последнюю и полную версию документа, не пропустив ни одной новой поправки. Это можно было бы делать с помощью обыкновенной флэшки, с её помощью перенося единственный текст с одного компьютера на другой, но её у меня нет.
Чтобы решить эту проблему я каждый раз совершаю довольно странную вещь - пересылаю сам себе на разные адреса по электронной почте актуальный 'Вайсштальберг', а после, входя в сеть, скачиваю их на тот компьютер, на котором собираюсь работать. Но на другом ноутбуке остаётся копия текста и ещё одна копия на почтовом сервере.
Таким образом, копии книги сохраняются на сервере почты и на рабочем столе, умножаясь в количестве, ведь я по два раза в день их скачиваю, создавая копии и оставляя на всякий случай оригиналы. В течение непродолжительного времени работы над книгой появилось уже несколько десятков документов под именем В., они размножались как крысы или как кролики, гирляндами вися на рабочем столе и в загрузках.
'Вайсштальберги' образовывали длинные галереи - ряды текстовых документов с одинаковым названием, отличающихся только номером копии, присваиваемым документу компьютером. Я периодически удалял старые варианты, но скоро уже перестал понимать, где передо мной актуальная версия, а где устаревшая и боялся ошибиться. Ведь я всё время писал и добавлял обширные куски текста, дописывая их и вставляя, меняя его ткань.
Вайсштальберг неудержимо множился, и в этом была главная проблема. Приступая к написанию текста, я часто уже не мог вспомнить о том, с каким документом работал в последний раз и часто действовал, будто играя в лотерею, случайным образом выбирая файл. Боясь, уничтожить нигде не сохранённые важные дополнения к В., я перестал уничтожать копии и тогда они полностью овладели моими ноутбуками.
Самое удивительное заключалось в том, что каждый раз обращаясь к новому варианту В., я создал множество копий, переставших быть копиями, имеюших существенные различия в структуре текста. В разных версиях одни и те же герои могли поступать противоположным образом, им снились разные сны, они попадали в совершенно иные ситуации, мысли приходившие им в голову были не похожи. Даже сами их имена изменялись - так Ксенофонт Адрианович из первой главы превратился в четвёртой в Адриана Ксенофонтовича. Фактически, в результате постоянных копирований и пересылок писавшегося текста возник сонм неканонических вариантов, своеобразных апокрифов Вайсштальберга. Причём вариант, называемый мной каноном, каждый день становился им, когда я открывал документ и работал над ним, а после закрытия снова переходил в разряд апокрифов, дожидающихся своего Автора и признания.
Число вайсштальбергов во вселенной росло, тем не менее, оставаясь небольшим относительно её размеров. Но из всего этого вытекала куда более серьёзная проблема, значение которой сложно оценить. Дело в том, что изначально я договорился сам с собой об онлайн-публикации текста сразу по мере написание новых глав. Теперь же я перестал разделять оригинал и копии, и все копии превратились в оригиналы. Поэтому, публикуя готовые главы в интернете, я брал их из тех вариантов книги, какие попадались мне под руку в тот момент. Это обусловило судьбу книги, которой отныне было суждено стать собранием глав случайным образом взятых из разных книг, схожих только названием и общим течением текста. Конгломерат, образованный соединением десятков частей взятых из альтернативных миров.
Мне бы хотелось, чтобы читатели учитывали этот факт. Существует уже более ста других 'Вайсштальбергов', находящихся как бы в параллельной творческой вселенной и каждый В. похож на другой В, но не есть он, обладая неповторимой уникальностью.