— Мы знаем!
— Веди!
Прибежали в чесальню.
— А ну, ребятки, кончай работу! — закричал Анисимович. — Ткачи уже все на улице.
Рядом объявилась Марфа. Высокая, руки длинные. Платок сбился, головой тряхнула, косы — двумя золотыми молниями.
— Кто хлипенький? Подходи, сопли утирать буду!
Засмеялись. Рванулись, как ребятишки, к выходу, толкая, наминая друг другу бока.
А Марфа уже ворвалась в прядильный корпус. Отодрала от машины иссохшую дрожащую прядильщицу.
— Чего ты прилипла к ней! Она же, машина твоя, как паук — всю кровь твою высосала. Ступай домой, в зеркало поглядись.
«С такой не пропадёшь!» — Моисеенко вскочил на подоконник:
— Кончай работу! Все уже во дворе!
— Выходи! Один за всех — все за одного. Пошли!
Работа замирала, но как-то не очень уверенно. К Моисеенко подбежали мальчишки:
— Дядя Анисимыч, давай и здесь завернём газ!
— Пусть горит! Теперь не страшно. Выходят. Вон уже в дверях тесно. — Обнял Ваню. — Спасибо тебе, сынок! Спасибо, ребятки! Великое вы дело сделали.
На фабричном дворе, окружённый толпою рабочих, стоял пристав и рокотал басом:
— Ну, разбежитесь вы по домам. А зачем? Да вы и без того нищие.
— А то и победней нищих! — откликнулись.
— Ну вот! А я про что говорю? Не бросили бы работать, у вас был бы лишний рабочий день. Ваши же дети в ноги вам бы поклонились.
Тут прибежал Моисеенко:
— Чего холуя морозовского слушать? У него брюхо всегда в сыте! Идемте на старый двор, там нужно остановить работу.
Побежали. И вдруг — пронзительный женский крик.