Я долго не мог прийти в себя, думая о лжесвидетеле. Ведь он уже старый, немощный человек. Неужели он забыл, что испокон веков лжесвидетель является самым презренным человеком на земле? Этот страшный грех народ ему не простит даже после смерти.
Когда он уходил, начальник смотрел ему вслед растерянным, ненавистным взглядом — тот явно не оправдал его надежды, не выполнил своей миссии…
Видать, очная ставка, а главное, «показания» лжесвидетеля произвели удручающее впечатление на следователя и всю его свору.
Они были явно разочарованы.
Оказывается, его вызвали сюда не только для встречи со мной. Возили его и в Черновцы, и в Одессу, где сидели в тюрьмах мои приятели, друзья, и сей «свидетель» должен был изобличать врагов народа, но, кажется, большого успеха тот не имел, и его хозяева были им не очень-то довольны.
Его заявления настолько нелепы, надуманны, что даже следователи не могли принять их всерьез. «Дело», состряпанное против меня и моих коллег, повисало в воздухе. «Очная ставка», на которую возлагали большие надежды, провалилась.
Не знаю, как завершилась «благородная миссия» «свидетеля», но в дальнейших допросах его имя ни разу больше не упоминалось.
Дня два меня не вызывали на допрос, и я томился в своей мерзкой камере. Надзиратели очень заботились, чтобы я побольше ходил, не спал ночью, не давали покоя ни минуты.
Мои охранники не спускали с меня глаз. Стоило мне сесть на койку и прикорнуть, как они тут же стучали в дверь, ругались последними словами, угрожали отправить в карцер, но это меня уже не пугало, для меня он не был больше страшен — я там уже не раз бывал.
Однажды глубокой ночью, когда меня, измученного и обессиленного после очередного допроса, привели к моей камере, я возле двери увидел молоденького солдата лет восемнадцати-девятнадцати с синеватыми, необычно добрыми глазами и стриженой светлой головой. Этот паренек ничуть не был похож на тех мрачных, злых надзирателей, которые не могли смотреть мне в глаза, — равнодушных к человеческому горю и страданиям. В глазах этого юноши было такое участие и сострадание, что, открыв дверь в камеру, он намеревался мне что-то передать, спросить, но, оглядевшись и увидев в конце коридора пожилого краснолицего надзирателя-напарника, быстро запер дверь и отошел в сторону.
Была уже глубокая ночь, и я крепко уснул. Мой новый охранник — молодой солдат — ни разу не потревожил меня, не приказывал отвернуть одеяло и смотреть прямо перед собой, не делал никаких замечаний, видно, он жалел меня.
Приближался рассвет, когда я услышал, как осторожно, тихо открылась дверца «кормушки» и в отверстии появилось тревожное лицо паренька. Осторожно оглядываясь, не следят ли за ним, он поманил меня пальцем и шепнул, что остался в коридоре один и я могу его не бояться, он мне зла не причинит. Моя фамилия, сказал он, ему очень знакома. Он недавно прочитал книгу, фамилия автора такая же, как моя. Уж не являюсь ли я родственником того писателя? А книга, между прочим, ему понравилась. Он дал всем своим хлопцам читать, и она им пришлась по душе…
Сперва я растерялся, не зная, что ответить. Почему он заговорил со мной? Тут ведь строго запрещено разговаривать с узниками. За это можно дорого поплатиться. И все же солдат задал мне такой необычный вопрос.
Этот паренек с первого взгляда понравился мне своей скромностью, человечностью, и я, не задумываясь, полушепотом ответил ему, что он не ошибся, я… автор той книги.
Солдат от неожиданности был потрясен, раскрыл рот, в глазах его заискрился огонек полного недоумения, растерянности. Затаив дыхание, он промолвил:
— Вы писатель? Пишете книги? И такого человека тут держат? Как же это так?
Это было сказано с такой детской наивностью, искренностью и сожалением, что у меня защемило сердце. Я лишь покачал головой, грустно усмехнулся, а он не сводил с меня глаз, никак не мог поверить, что видит перед собой живого писателя, притом писателя, книгу которого он недавно прочитал.
Солдат увидел на моем лице недоумение и, как бы оправдываясь, сказал:
— Нет, нет, я тут не служу, оказался здесь случайно… Нескольких наших ребят из военного училища вызвали на той неделе в штаб и сказали, что на время посылают нас на ответственное задание. Какое именно, нам не говорили. Привели сюда и сказали, что мы должны помочь… Людей, мол, не хватает. Будем дежурить, охранять каких-то врагов народа. Врагов, говорили нам, набралось так много, что не хватает охранников… Вот нас и поставили пока дежурить. Обещали на днях забрать… А мы солдаты-курсанты. Приказ начальства, что поделаешь… Вот уже третий день нахожусь тут. Никогда бы не подумал, что держат таких людей за решеткой… Ужас! Ни за что не служил бы тут… — Он на несколько мгновений умолк, испуганно оглядываясь по сторонам, затем продолжал тем же тоном: — Третий день дежурю здесь. Присматриваюсь к заключенным. Странно. Не пойму, что это за «враги народа»? Мне кажется, нормальные люди. Вот напротив вашей камеры сидят пожилой профессор университета, кажется, физик известный, а с ним молодой парень чуть старше меня, авиаконструктор… В том конце — учитель математики… Врач… Председатель колхоза. Вы — писатель, книги пишете, заслуженный человек… Какие же это враги? Ничего не понимаю, хоть убейте!
Освещенное большой лампой удивленное лицо парня выражало крайнее удивление, растерянность. И я посоветовал ему не говорить такое при посторонних, приятелям, ибо, неровен час, он может сам пострадать… Время нынче страшное.
Парень пожал плечами, махнул рукой и, не сводя с меня глаз, спросил:
— Скажите, а какие еще книги вы написали? Сегодня же пойду в библиотеку и попрошу. Интересно, когда знаешь автора…