Теперь Фил не искал собутыльников. Удивляясь самому себе, он опрокидывал рюмку за рюмкой, одновременно переворачивая страницы «Дюны». Книга, которую он пообещал сам себе, прочитав, отнести в библиотеку, едва ли не с первых страниц заворожила «последнего паладина мира», как обозвал его еще в Рязанском училище ВДВ замполит курсантской роты, человек весьма неглупый и начитанный.
К ночи Фил терял ориентацию во времени и пространстве, грани реальности стирались, и он начинал разговаривать с героями книги, спорить с ними, а назавтра находил на прочитанных страницах пометки, сделанные карандашом. День ото дня Филатову становилось все больше не по себе, и он начинал задумываться, не является ли все это какой-то новой формой белой горячки.
Потом он стал находить под столом, в постели, даже в уборной клочки бумаги, исписанные трудночитаемыми каракулями. Фил сам не узнавал своего обычно четкого офицерского почерка…
«Что может быть отвратительнее, чем беспощадный коммандос, преобразившийся в ханжеского жреца?»
«Четыре вещи нельзя спрятать: любовь, дым, огненный столб и человека, идущего по открытому пространству».
«Людям не нужен Император-бухгалтер, им нужен хозяин, кто-нибудь, кто мог бы защитить их от перемен».
«…Беречь друзей и уничтожать врагов…»
«— Что такое правосудие? Сталкиваются две силы. У каждой есть право в своей собственной сфере. Человек не может предотвратить эти столкновения, он может лишь разрешить их. Как? Сохраняя друзей и уничтожая врагов?»
«Ты — ребенок, стремящийся стать мужчиной. Когда ты станешь мужчиной, то тщетно будешь стремиться стать тем ребенком, которым был».
«Кто может спасти себя от самого себя?»
«Дурдом, — подумал Филатов, в минуту просветления перечитывая свои каракули и понимая, что он за каким-то чертом делал из книги выписки. — Полный и бесповоротный дурдом. Так, глядишь, скоро и стихи писать начну по пьяни, как Омар Хайям… Омар… к…» — он закашлялся, проглотив пришедшую в голову непристойную рифму.
В феврале бывший десантник побрился от силы раза три. Он никогда так не опускался, даже в тайге, где, кроме пьяной бригады ремонтников линии электропередач, смотреть на него было некому. Филатов, с утра пораньше отправлявшийся на поиски работы, напоминал бомжа; впрочем, его «коллеги», угрюмые неопохмеленные мужики, выглядели ничуть не лучше.
Наступил март. Весной не пахло, во всяком случае в душе Филатова. С утра настроение у него было препоганое, и Юра решил слегка развеяться, побродить по Москве, благо пришла суббота и его предупредили, что работы сегодня не предвидится. Кое-какой «золотой запас» у него оставался, и он решил поехать в Лужники, потолкаться на рынке. Филатов, в общем-то, не был любителем такого рода развлечений, но, чтобы вовсе не одичать, иногда позволял себе выйти на люди.
Приняв душ и побрившись, он облачился в джинсы и кожаную куртку, проверил наличие денег и отправился в город. Было около десяти утра, транспорт по причине выходного дня еще не был забит до отказа, и довольно скоро Филатов оказался на территории огромного спортивного комплекса, волею перестройки превращенного в самый большой базар страны.
Как и на каждом рынке, шум тут стоял несусветный. Но Фил даже отдыхал. Последний месяц он не слышал ничего, кроме уханья и матерщины коллег-грузчиков, бульканья водки, наливаемой в стакан, и шелеста страниц книжки, которую так и не успел дочитать до конца, поэтому он не морщился, проходя мимо рядов с самыми разными товарами, свезенными со всех концов планеты, преимущественно из Китая и Турции. Он искал знакомое «заведение», в котором можно было бы опрокинуть законные сто пятьдесят и закусить неплохим шашлыком. «Заведением» этот лоток назвать было бы трудно, если б не колоритная фигура толстенного Ашота, суетящегося у мангала, вокруг которого распространялись волны аппетитного Запаха. У Филатова сразу потекли слюнки.
— Привет, Ашот, — поздоровался он. — Все процветаешь?
Армянин, смотревшийся несколько неестественно не фоне блеклого московского неба, взмахнул пухлыми руками:
— Ай, сматры, Фил пажалавал! Сколька лет! Шашлык будешь, дарагой?
— Канэчна, буду, дарагой! — передразнил Юра. — И пусть сестренка Олечка сто пятьдесят поднесет, — добавил он уже нормальным голосом.
В окошке павильончика появилось миловидное лицо девушки, которая подмигнула Филу и скрылась, чтобы через несколько секунд протянуть ему пластиковый стаканчик с водкой. Устроившись за столиком, Юра выпил водки и начал лакомиться сочным шашлыком, накалывая куски баранины на двузубую вилку из туристского набора. Закусывая, он перебрасывался с Ашотом ничего не значащими фразами.
Вокруг мерно шумел рынок, и Филу, которому пришлось побывать на самых настоящих восточных базарах, вдруг показалось, что он перенесся во времени и пространстве в собственное прошлое. Покачав головой, он стряхнул липкое видение, доел шашлык, поблагодарил Ашота и отправился бродить по стадиону.
Вскоре его взгляд привлек небольшой павильон с открытой настежь дверью, над которой висела немудреная вывеска с одним лишь словом «Азарт» и изображением легкового автомобиля. «Э-э, да это “лохотрон”!» — сообразил Юра и решил понаблюдать. Буквально через минуту рядом остановился очкарик лет тридцати, внешности явно не московской, что было неудивительно — на стадион приезжали со всего дышащего на ладан СНГ. Постояв с минуту, мужичок вошел в павильон.