Они походили на стихи, и я вспомнил, что в одном стихотворении мне встречалось имя Озимандиас. Оно было в одной из дюжины книг, стоявших у нас дома на полке
Он двинулся к деревне, а я - за ним. Он сказал, оглянувшись:
- Ты идешь за мной мальчик? Хочешь стать моим пажом? Увы, увы! У лисы есть нора, у птицы гнездо в листве большого дуба, но сыну человеческому негде преклонить голову. Какие у тебя дела?
- Ничего важного.
- Ничего, конечно, не важно, но как человек может найти ничего? Где искать его? Говорю тебе, если бы я сумел найти ничего, то был бы не королем, а императором. Кто живет в доме в этот день и час?
Я понял, что он говорит о доме вагрантов.
- Только один, - сказал я. - Не знаю его имени.
- Его имя будет Звезда. А твое?
- Уилл Паркер.
- Уилл - хорошее имя. Чем торгует твой отец? Ты слишком хорошо одет, Уилл, чтобы быть сыном простого работника.
- Он держит мельницу.
- И ноша его тяжела: я ни о ком не забочусь, но и обо мне никто не заботится... у тебя много друзей, Уилл?
- Нет, немного.
- Хороший ответ. Тот, кто заявляет, что у него много друзей, говорит, что у него их нет.
Повинуясь внезапному порыву, удивившему меня самого, я сказал:
- В сущности, у меня нет ни одного. Был один, но месяц назад ему надели шапку.
Он остановился, я тоже. Мы находились у окраины деревни, напротив дома вдовы Инголд. Вагрант пристально посмотрел на меня.
- Нет важного дела и нет друга. И разговаривает с вагрантами. Сколько же тебе лет, Уилл?
- Тринадцать.
- Ты мал ростом. Значит, на будущий год тебе наденут шапку?
- Да.
Я видел, что вдова Инголд смотрит на нас из-за занавески. Вагрант бросил взгляд в ее окно и вдруг начал нелепо приплясывать посреди улицы. Хриплым голосом он запел:
Под зеленым деревом
Летом хорошо лежать,
Под приятным ветерком
Вместе с птичкой распевать.
И всю остальную часть пути до дома вагрантов он нес чепуху, и я был рад расстаться с ним.
Мой интерес к вагрантам был замечен, и вечером отец отругал меня за это. Иногда он бывал строг, но вообще-то отличался добротой; просто он видел мир только в черном и белом, и ему трудно было проявить терпение, если он считал, что имеет дело с глупостью. Он не видел смысла в том, что мальчишка бродит вокруг дома вагрантов; конечно, о них нужно заботиться, давать им пищу и убежище, но и все. Меня сегодня видели с вновь прибывшим, который кажется еще глупее остальных. Это плохо, и злые языки уже начали работать. Он надеялся, что больше ни о чем подобном не услышит. Я ни под каким предлогом не должен ходить в дом вагрантов. Понятно?
Я сказал, что понял. Я понял также: в этом было нечто большее, чем просто недовольство из-за разговоров. Отец слушал новости о других деревнях и городе, но к сплетням и пересудам относился с презрением.
Я подумал, не скрывается ли за его отношением нечто иное, худшее. У него был старший брат, ставший вагрантом; об этом у нас никогда не говорили, но Джек уже давно рассказал мне. Говорили, что такая слабость передается по наследству, и, может, отец считал мой интерес к вагрантам плохим предзнаменованием перед надеванием шапки в следующем году. Это было нелогично, но ведь человек, нетерпимый к глупости, может иметь свои слабости.
Вспомнив, как странно вел себя новый вагрант в присутствии других, я решил выполнить приказ отца и несколько дней держался в стороне от их дома. Дважды я видел человека, назвавшегося Озимандиасом, он разговаривал сам с собой на улице и кривлялся, и я прятался от него. Но на третий день я пошел в школу не задами, вдоль берега реки, а по улице, мимо церкви и мимо дома вагрантов. Там никого не было, но когда в середине дня я возвращался, то увидел идущего навстречу Озимандиаса. Я ускорил шаг, и мы сошлись на перекрестке. Он сказал:
- Здравствуй, Уилл! Я не видел тебя много дней.