— Нет. Это она сама.
— Сама, да с твоей подсказкой. Кто тебя просил соваться в мои дела, шпик ты поганый!
— Я не шпик! — взволновался Камминс. — И что же тут плохого? Мне-то столько не надо, а ты ходишь голодный!
— Что плохого? А то, что получается — моя мама хуже твоей, этой старой грязной торговки!
— Неправда! — возбужденно закричал Камминс. — Я о твоей матери и слова плохого не сказал, честно!
— Чего он тебе сделал-то, Хэллиген? — вступился за Камминса кто-то из мальчишек.
— Он велел своим старикам посылать мне посылки! Да если я захочу, мне будут посылать не меньше, чем ему! — закричал Дэнис, распаляясь. — Чихал я на его посылки!
— Подумаешь, было бы из-за чего плакать.
— Кто плачет? — закричал Дэнис. — Я, что ля? Сейчас накостыляю и ему, и тебе, и всем — кто у вас тут самый сильный?
Он подождал — примут ли его вызов? Но все только с любопытством разглядывали его, и тогда он бросился за дверь, потому что в глазах у него действительно стояли слезы. Он побежал прямо в туалет и там по-настоящему выплакался. Только в туалете и можно было поплакать, остаться наедине с самим собой. Он плакал, потому что до сих пор ему удавалось хранить свою тайну, — не такой уж он был бесшабашный и независимый, каким казался, — а теперь Камминс разоблачил его.
Их дружба на этом кончилась. Камминс думал, что Данис затаил на него зло, но дело было в другом. При виде Камминса Дэнис испытывал жгучий стыд — словно его раздели донага.
Я никогда не пылал особой любовью к моему брату Санни. Прямо с колыбельки он стал маминым любимцем и всегда докладывал ей о моих шкодах. Скажем честно, пошкодить я любил. Только лет в девять или десять я взялся за ум, до этого учился средне, а он корчил из себя грамотея — специально, чтобы позлить меня, уверен. Видно, он шестым чувством уловил: для мамы самое главное, чтобы мы хорошо учились. Дорогу к ее сердцу он мостил из букв, словно из кирпичиков.
— Мамочка, — говорил он, — позвать Лэрри к ч-а-ю? — Или: — Мамочка, ч-а-й-н-и-к к-е-п-и-т.
Естественно, если он ошибался, мама тут же его поправляла, в следующий раз он произносил слово правильно и был ужасно собой доволен.
— Мамочка, — спрашивал он, — правда же, я грамотный?
Господи, да я сам не уступал бы ему в грамотности, будь я на этом помешан, как он!
Не подумайте, что я был каким-нибудь дурачком. Ничего подобного. Просто у меня был непоседливый характер, и я не мог долго заниматься одним делом. Сделать прошлогодние задания? Пожалуйста! Будущие? С удовольствием! Но я терпеть не мог готовить уроки на завтра. По вечерам я обычно убегал играть с братьями Доэрти. Опять-таки, хулиганом я не был, но любил побеситься и подурачиться и, хоть убей, не понимал, почему мама так печется о нашей учебе.
— Неужели нельзя сначала сделать уроки, а потом идти гулять? — спрашивала она, бледнея от негодования. — Тебе не стыдно, что твой младший брат читает лучше тебя?
Мне ни капельки не было стыдно — подумаешь, есть чем восторгаться! Пусть себе читает на здоровье, для маменькиных сынков, вроде Санни, чтение — самое подходящее занятие.
— Ну кем ты станешь, когда вырастешь, горе ты мое? — вопрошала мама. — Хочешь, чтобы из тебя вышло что-то путное — клерк или инженер, — нужно как следует учить уроки.
— Я буду клерком, мамочка, — самодовольно заявлял Санни.
— Тоже мне занятие — бумаги переписывать, — говорил я, чтобы позлить его. — Я хочу стать солдатом.