Однако дальше случилось то, чего никто не ожидал. Мимо Рипа камнем пролетела Цада и с маху кинулась на слугу купца. Ростом Цада была с годовалого телка, но малый обеими руками схватил ее за глотку. Подняв собаку высоко в воздух, он держал ее до тех пор, пока та, задыхаясь, не раскрыла широко свою страшную пасть.
Тогда малый, размахнувшись, отшвырнул Цаду далеко от себя, и она упала тяжело, как мешок с камнями. Потом, тихо ворча, она отползла в канаву.
Тем временем вывели из конюшни Кэррингтона.
— Дождь усиливается! — крикнул сэр Гью с крыльца. — Покройте жеребца попоной!
Джоанна тряхнула головой, и от нее во все стороны полетели брызги. Потом, щелкнув языком, она ловко вскочила в седло.
Даже сэр Гью одобрительно крякнул, когда, расплескивая воду из луж, Джоанна, проскакав по мосту, ловко свернула на повороте.
«Накорми голодного, обсуши и обогрей промокшего под дождем, одень раздетого», — гласят монастырские правила гостеприимства. Мать-аббатиса4 с сожалением взглянула на Джоанну, которая, оставляя грязные лужи на кирпичном полу трапезной, смущенно шла рядом с ней, передавая поручение сквайра. Однако у монахини было слишком мало времени, чтобы предаваться чувству жалости. Быстро накинув плащ, она отдала распоряжения слугам. Начиналась пора дождей, и скоро ни один купец не заглянет по бездорожью в эти края. Поэтому пропускать сегодняшний случай не следовало.
Гроза уже прошла стороной, когда они ехали к Друрикому: впереди монастырский слуга с факелом, за ним — аббатиса на статной белой кобыле, за ней — Джоанна, а позади — снова слуга с факелом. Спутники монахини были хорошо вооружены, потому что сейчас небезопасно было ездить по дорогам.
Джоанна быстрым взглядом окинула всех сидящих за столом холла.
Вот сэр Гью с его красными, толстыми щеками; мать-настоятельница, уже немолодая, но еще достаточно красивая и совсем не изнуренная постами и молитвами; купец со своими широкими рукавами и расчесанной бородой выглядит точно знатный барин. За ним расположился бейлиф5, тоже сытый и румяный, и слуги монахини — все те, что едят мясо и не обходятся без эля6. А дальше, в конце стола, почтительно вытянувшись, сидит старый, добрый Аллан. У него провалившиеся щеки и нос скоро сойдется с подбородком. Аллан, Джемс, Джон они носят зеленые с белым ливреи Друрикома, но едят не с господского стола. Сегодня их позвали сюда ради аббатисы, потому что стыдно дворянину садиться за стол с такой немногочисленной челядью. В обычные дни слугам приходится довольствоваться бобами и горохом с овсяными лепешками.
Они такие же худые, как и все мужики. И как их мало теперь сравнительно с прошлым годом!
Монахиня тоже, как видно, подумала об этом.
— Сэр Гью, — сказала она, — я вижу, число ваших слуг уменьшилось вдвое с прошлого года.
— Да, — проворчал сэр Гью, — скоро дворянину придется самому чистить свою лошадь на конюшне. Четырех я послал в Гревзенд: они отличные кровельщики и маляры и поработают на постройке часовни. За это настоятель обещал мне кусок длинного сукна и два куска короткого7. Остальные слуги ночуют на гумне. Сейчас не такое время, чтобы оставлять хлеб без охраны.
Монахиня скользнула взглядом по сидящим за столом, и Джоанна была рада, что ее заслоняет чадящая плошка с маслом.
Но у сэра Гью был острый глаз.
— Джоанна, — проворчал он, косясь на аббатису, — у вас платье совершенно грязное и изодранное на плечах!
— Запретите своим собакам класть грязные лапы мне на плечи! — грубо ответила Джоанна.
— Вам приходилось проезжать много стран, — сказала монахиня, обращая на купца светлый, прозрачный взор. — Расскажите, встречали ли вы мужиков более строптивых, чем в этой несчастной стране.
Итальянец потер руку об руку.
— Черная смерть8 принесла всем много бед, — наконец ответил он, — но самая худшая беда заключается в том, что она поселила гордые мысли в тупые мужицкие головы. Сейчас рабочих меньше, чем хозяев, и каждый, который умеет копать, возить навоз или забивать сваи, думает, что он уже сравнялся со своим господином. Но на них нашли управу…
— Только не в Кенте! — пробормотала монахиня.