— И передохнуть. Сейчас только два.
Пленный повернулся к Кедрову.
— Снимай, — скомандовал Кедров.
Немец снял мешок, сел рядом с ним и вытер пот. Он подождал, пока все напьются, потом лег над родником и долго пил мелкими глотками, согревая воду во рту.
— Так петухи пьют, — объяснил им Бадяга.
— Этот уже ощипанный, — сказал Песковой.
Никольский выковырнул из трубки пепел.
— Долго ли надо, чтобы перья отросли?
— У этого могут и не отрасти, — сказал Батраков.
Кедров пристально посмотрел на немца.
Немец откашлялся, опустил голову, помедлил и стал снимать сапоги. Он снял и носки и, черпая пригоршнями из родника, обмыл натертые до пузырей ноги.
Женька расстелил палатку. Бадяга вытряхнул из мешка Горохова еду и фляги и стал резать своим длинным, в три ладони, узким, но очень толстым у обушка самодельным ножом хлеб и открывать банки. Он резал жесть, как картон. Банки подавал ему Песковой. Он подавал их и глотал слюну — от запаха мяса у него сосало в желудке.
— Курица, — бормотал он. — Снова курица. Снова курица. Любят фрицы курочек. Ну-ка, Женька, дай эти плоские. Так и знал — рыбная. Шпроты? Нет, шпроты должны быть желтые, я помню с гражданки. А эти белые.
— Сардины, — сказал Никольский.
Женька заглянул в мешок.
— Больше плоских нет. Сало будем?
Бадяга соскреб ножом с сала соль.
— Резать все?
Кусок был большой и толстый, с хорошую книгу.
— Режь, надо поесть как следует, — сказал Никольский.
Батраков достал из своего мешка квадратную банку американских консервов.
— На, открой и эту.