— На острове, а точно не знаю, — сказал Котелков. — Немного мы до первого участка не доехали.
Мы проработали тогда сутки без сна и отдыха. Мы опять тащили, грузили, ходили, гребли и в конце концов переправили весь груз и всех людей на правый берег Пенжины, на котором и намеревались разбить новый лагерь. Оттуда мы с Невяжским, соорудив из двух понтонов подобие катамарана и доверху загрузив, ушли на поиски Подноскова и Вакансии. Сначала мы плыли, обшаривая протоки, или куюлы, как их там называют, и старательно обходя завалы, а потом оставили понтоны и, где посуху, где вброд, стали прочесывать пойму… Островки в пойме были истоптаны медведями и лосями. Никогда я не встречал столько зверья, сколько здесь, на Пенжине. Тайга на Пенжине — ленточная, прижатая к реке, зверью тесно, и попадается оно чуть ли не на каждом шагу.
На ракеты, на выстрелы по-прежнему никто не отвечал. Перебравшись через очередную протоку, мы вышли к основному руслу Пенжины. Пути дальше не было.
— А вон и палатка, — сказал Невяжский.
Из палатки доносилось мирное посапывание. Первый выстрел из ракетницы не произвел на дрыхнувших никакого впечатления. Лишь после второго выстрела из палатки вылез заспанный Подносков, а Вакансия, по-моему, просто перевернулся на другой бок. Предстояло еще черт-те сколько работы — опять тащить, опять грузить, сплавлять ставшую беспомощной моторку, свозить в одно место людей, организовывать лагерь, — но, опустившись на бревно у палатки, я вдруг почувствовал себя совершенно отдохнувшим. Словно я, а не Вакансия, отоспался в палатке после крушения.
Так своеобразно породнились мы с Пенжиной, и уже потом, действительно отоспавшись и отдохнув, я решил написать о Пенжине и о тех, кто первым прошел по ней. Когда мы разбили лагерь и когда Подносков развернул свою рацию, я в первой же телеграмме домой попросил заказать к моему приезду два тома «Дополнений к Актам историческим», в которых, как я помнил, были и отписки Стадухина.
То плавание с Колымы на восток, о котором так сердито писал Дежнев, Стадухин задумал и предпринял с опозданием: экспедиция Федота Алексеева, в которой принимал участие Дежнев, к тому времени уже дважды уходила в море искать таинственную реку Погычу и не вернулась обратно из второго плавания. Тогда-то и прошли впервые русские кочи между Азией и Америкой по проливу, который теперь называется Беринговым.
Стадухин предпринял свою экспедицию в 1649 году. Команда у него подобралась отчаянная — всех беглых, проклинаемых якутскими воеводами служилых людей, Василия Бугра, забубенную головушку в том числе, — взял Стадухин к себе в полк, но экспедиция сорвалась в самом начале. Всего семь дней бежали казачьи кочи на восток, а потом пристали к берегу. Судя по сообщению Василия Бугра, один коч погиб в море, но почему так быстро отказался от своих планов Стадухин — можно только догадываться. Вероятно, тяжелой была ледовая обстановка, да и коряки, с которыми встретился на берегу Стадухин, уверили его, что никакой реки Погычи впереди нету… Так или иначе, но Стадухин повернул обратно и уже 7-го сентября, после нового года по старомосковскому календарю, вернулся в Колымский острог.
И обнаружил его занятым. Туда пришли служилые люди во главе с Семеном Моторой и промышленные люди, и никому из них не пришло в голову освободить зимовья для Стадухина и его товарищей.
Что-что, а уж Колыму-то Стадухин считал по меньшей мере своей персональной вотчиной. Он потребовал, чтобы новопришедшие служилые люди влились в его полк, признали его, Стадухина, главнокомандующим, но те почему-то отказались. Стадухин пришел в ярость, обстановка на Колыме накалилась до предела. А после того, как Стадухин узнал, что пришлые в минимально короткий срок успели разведать сухопутную дорогу на «захребетную» реку Погычу, она же Анадырь, и готовят туда экспедицию, — после этого произошел взрыв, или, говоря современным языком, разрыв дипломатических отношений между отрядами. Стадухин состряпал несколько кляуз и отправил их в Якутск, и Стадухин, опять же, выражаясь современным языком, пообещал Моторе выйти первым и создать для второго отряда мертвую зону: разогнать местных жителей, отобрать у них корма, нарты и т. п.
Угрозы, однако, не помогли, и по зимнику оба отряда независимо друг от друга пошли через горы На Анадырь, так ни о чем и не договорившись. Пути отрядов несколько раз перекрещивались, и ни к чему хорошему это не приводило: возникали и потасовки, и нечто вроде сражений, а однажды сплоховавший Мотора угодил в плен к Стадухину и девять дней просидел у него в колодках. Стадухин вынудил Мотору дать — подписку, что на Анадыре Мотора признает верховодство Стадухина, но, очутившись на воле, Мотора и не подумал выполнять обещание.
На Анадыре оба враждующих отряда обнаружили пропавшего Дежнева, и Мотора тотчас объединился с ним. Соотношение сил изменилось не в пользу Стадухина, но это его ничуть не смутило. Он продолжал буйствовать, продолжал безобразничать и довел своих противников до того, что Дежнев и Мотора решили уйти с Анадыря… на Пенжину.
И ушли, «укрывался и бегаючи от его Михайловы изгони», как сообщили потом в отписке. Три недели продолжался этот поход, но закончился он неудачно: Пенжину найти не удалось.
И тогда на Пенжину отправился сам Стадухин, которому, очевидно, все-таки надоели распри. Правда, если верить его отписке, то ушел он с Анадыря из-за «насилства» Дежнева и Моторы, но тут ему, пожалуй, не стоит верить.
Трудно сказать, сколько человек отправилось со Стадухиным на Пенжину. В отписке названы имена немногих, преимущественно погибших. Можно лишь констатировать, что в походе приняли участие Максим Иванов, Тимофей и Шарап Важенины, Семен Зоя, Ерофей Киселев, Иван Федоров, Агафон Иванов, Андрей Филипов, Иван Шестаков, Савва Федотов, Архип Аршинин, Матвей Калин, Михаил Вят, Яковлев, Пустодом, Сидоров, Манов…
Но отряд едва ли был малочисленным. Стадухин хоть и ходил в чинах невеликих — и на тридцатом году службы все в десятниках числился, — но славу имел громкую, и люди к нему шли.
На Пенжину Стадухин отправился уже зимою, нартами. Если ему удалось захватить знающих вожей — отсутствием их объясняли свою неудачу его предшественники, — то путь его пролегал, скорее всего, по долине Майна, притока Анадыря. Майн берет начало на северо-восточных склонах Пенжинского хребта, и лишь невысокий перевал отделяет его истоки от бассейна Пенжины.
Нелегким, конечно, был поход Стадухина. И зимы в тех местах суровые, и снега глубокие, и метели сильные. В Якутии, где раньше служил Стадухин, сильный морозам чаще всего сопутствует полный штиль. А на северо-востоке в самые сильные морозы дует нередко ветер — хиуз, к которому местные жители относятся с неменьшим почтением, чем к злейшей пурге. И с подножным кормом для людей в тех краях худо. На всяческие бедствия жалобы есть почти во всех отписках, но у Стадухина, не сомневаюсь, имелись основания написать, что шли они «с великою нужою и без хлеба на том волоку едва не померли».
Стадухин торопливо прошел все среднее течение Пенжины — в его отписке даже нет этого названия — и 5 апреля 1651 года достиг устья правого притока Пенжины Аклея, как пишет он, или Оклана, как пишут на современных картах. В устье Оклана стояло укрепленное корякское селение, и казаки завладели острожком; Так обрели они, наконец, временное пристанище. Далеко не спокойное, впрочем… Весною казаки решили построить, морские суда и, как написал потом Стадухин, «лес судовой добывали с великой нужою, а суднишка поделали».
Да, действительно нелегко было на нижней Пенжине «поделать суденышки». По рассказу самого Стадухина, «на той реке лесу нет, по обе стороны все камень голец с вершин и до моря, а рыбы мало». Растет на гольцах кедровый стланик да кустарниковая березка с ивами, а лиственницы, тополя, чозения, береза — это все гораздо выше по реке, за Аянкой.
Так или иначе, казаки кочи построили и, узнав от коряков, не чаявших, как избавиться от незваных пришельцев, что есть за морем река Гижига, и лесом богатая, и соболем, узнав это казаки расстались с Пенжиной. Могучие приливные волны поднимали и опускали их кочи, пока шли они Пенжинской губою. Наверное, немало подивились казаки столь странному поведению моря-окияна, — на северных морях приливы практически незаметны, — но каверзу учинили им не приливные, а обычные морские волны: трое суток носил шторм кочи по морю, и один из кочей разбило о скалы.
Гижига произвела на Стадухина более благоприятное впечатление, чем Пенжина, и он написал, что «на той реке будет государю прибыль немалая». Сам он, выстроив острог, продержался на Гижиге одну зиму, отражая почти непрерывные атаки воинственных коряков, и «сошел с той реки от безлюдства, что служилых людей мало, привести (коряков. — И.3.) под государскую высокую руку не кем…»