«Здрасьте! А в чем же тогда дело? Да что это приключилось сегодня с Наташей. Просто с ума сойти можно». Ксюша забежала вперед и остановилась, не давая Наташе пройти.
— Тогда сказала бы, что я порвала. Сама же промолчала…
Наташа подняла голову и в упор посмотрела на Ксюшу:
— А я не ябеда… Если ты струсила…
— Ты что, обалдела?! — возмутилась Ксюша. — При чем здесь струсила? Просто у меня и так замечаний много и двойки еще…
— Все равно, — сказала Наташа, — пусти, я пройду.
Ксюша ступила с дорожки в снег. Она все еще ничего не могла понять. Ведь они же подруги. Настоящие…
— Вот ты, оказывается, какая, — с горечью сказала Ксюша, — а я-то думала… Ладно, не думай, не заплачу. Я и сама могу Софочке сказать все. Пусть даже меня в пионеры после этого не примут. Этого ты добиваешься, да?
Наташа оглянулась, хотела что-то сказать и не сказала. Только провела варежкой по лицу, стряхивая снег.
Автобус ждал ребят возле ТЭЦ, на том же месте. Снег навалил сугроб на крышу, намел белые холмы возле колес. Шофер открыла переднюю дверь, и ребята ворвались в тепло вместе с ветром и снегом.
Ксюша вошла последней и села на свое место возле окна.
— Ты почему одна, а где Наташа? — спросила Софья Петровна.
Она сняла шапочку, отряхнула снег и расстегнула шубу. В автобусе было тепло, а на переднем сиденье просто жарко. Ксюша встала, чтобы снять шубу, и взглянула в конец автобуса. Там, позади всех, виднелась синяя шапочка Наташи. Она сидела одна и смотрела в замерзшее окно.
Ксюша затосковала: «И что за человек эта Наташка оказалась? Надулась из-за ерунды и даже разговаривать не хочет. Теперь сама одна сидит, и Ксюша из-за нее должна одна сидеть…
Называется — все вместе.
Ну и пусть, пусть сидит одна, если сама не знает, что хочет…» И громко, так чтобы Наташа слышала, позвала:
— Маша Митрохина, иди сюда, здесь место есть.
Митрохина, конечно, обрадовалась, втиснулась рядом с Ксюшей и затрещала:
— Ермакова, Ермакова…
— Ну что ты трещишь? — грустно спросила Ксюша. — Неужели помолчать трудно?
Отец уезжал в командировки часто, но, куда бы он ни заехал, звонил домой каждый вечер и рассказывал, как идут дела, где был и что хорошего видел. И каждый вечер мама доставала вязание, садилась возле телефона и вязала, пока отец не позвонит.
Отец вполне серьезно считал, что его командировки имеют важное хозяйственное значение для семьи. За прошлую командировку мама связала себе носки, за позапрошлую — пушистую шапочку Ксюше, а сейчас вязала отцу кофту. Командировка получилась неожиданно длинной, и маме осталось довязать рукав.