«…В этом действии было наличие какой-то гениальной невменяемости…»
Открутим время назад (благо нам можно) и постараемся разглядеть некоторые события близко, так сказать, в укрупненном плане. Подобную возможность предоставят нам протоколы допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства.
22 марта показания дает бывший командующий войсками Петроградского гарнизона генерал Хабалов, который в ту пору занимал одну из камер Петропавловской крепости, впрочем, как и большинство привлеченных к следствию лиц.
Исчерпывающую характеристику Хабалову даст бывший председатель Совета Министров князь Голицын Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства на допросе 21 апреля 1917 г.:
«Раньше я Хабалова не знал, никогда не видел и познакомился с ним, когда был назначен (председателем Совета Министров. — Ю. В.). Он на меня произвел впечатление тяжелодума, очень неэнергичного, мало даже сведущего. А тут он совершенно растерялся, и его доклад был такой, что даже нельзя было вынести впечатление, в каком положении находится дело (это в первые дни переворота февраля семнадцатого. — Ю. В.), чего можно ожидать, какие меры он предполагает принять — ничего. Это был какой-то сумбур…»
22 марта Хабалов отвечал на вопросы, и отвечал долго и подробно, однако не столь нервно, как бывший военный министр Беляев, который потеряет контроль над собой и зарыдает прямо в зале, перед столом комиссии.
Всего четыре недели минуло с достопамятных дней Февральской революции, а теперь камера, комиссия, крушение…
Вот вопрос о телеграмме государя императора: повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией.
Хабалов и отвечает, и вспоминает:
«…Эта телеграмма, как бы вам сказать? — быть откровенным и правдивым: она меня хватила обухом… Как прекратить завтра же? Сказано: «завтра же»… Что я буду делать? Как мне прекратить? Когда говорили: «хлеба дать», — дали хлеба, и кончено. Но когда на флагах надпись «долой самодержавие» — какой же тут хлеб успокоит!..»
А вот и последний акт драмы — ночь с 27 на 28 февраля (с понедельника на вторник). Действующие лица: военный министр (генерал) М. А. Беляев, командующий войсками Петроградского гарнизона генерал Хабалов и исполняющий обязанности начальника Генерального штаба генерал Занкевич. Место действия — Зимний дворец. У всех троих одна задача: спасти императорский трон. Выше их по военным должностям никого в столице нет. Уже четыре дня столица парализована беспорядками. И все бы ничего, но войска переходят на сторону народа.
27 февраля — роковой, решающий день восстания.
История откинула все заботы. Только Питер ей интересен, а в Питере из всех людей — эти трое…
Генерал Хабалов волнуется, речь порой сбивчива, воспроизводит в памяти события тех часов, дней, ночей…
«…Генерал Беляев приказал… начальнику Генерального штаба Занкевичу немедленно принять командование над всеми войсками Петрограда. И следовательно, я явился как бы устраненным, хотя прямо мне не было сказано, что я устранен от должности (Хабалов проявил такую неспособность и нерасторопность, что в эти последние, самые решающие часы военный министр решил переложить его обязанности на генерала Занкевича. — Ю. В.)…
Генерал Занкевич принял начальство над всеми войсками, которые фактически у него находились: одна пулеметная рота, две батареи без снарядов, ибо у батареи было 8 всего снарядов; затем, в то время стояли у Зимнего дворца две роты Преображенского полка… Генерал Занкевич, бывший когда-то командиром лейб-гренадерского полка, получив это назначение командира войск петроградской охраны, поехал домой, надел мундир лейб-гренадерского полка и выехал к резерву, стоящему на Дворцовой площади. Поговорив с нижними чинами, с командой, он вынес такое убеждение, что на них рассчитывать нельзя… Первоначальное предположение было удержаться в центре города, около Зимнего дворца, занявши местность по Мойке — от Зимнего моста и до Зимней канавки включительно… а потом решено было сосредоточиться в каком-нибудь одном здании. Генерал Занкевич настаивал усиленно на Зимнем дворце. Я предлагал Адмиралтейство. Адмиралтейство по своему положению дает возможность обстреливать три улицы: Вознесенский проспект, Гороховую и Невский проспект, то есть подступы от трех вокзалов… Вначале мы в него и перешли. Но генерал Занкевич усиленно настаивал на том, что мы должны умереть около Зимнего дворца, что мы должны занять дворец и там, в нем, обороняться… Потом в Зимний дворец мы и перешли… Когда перешли в Зимний дворец, то оказалось, что (многие отряды ушли самовольно. — Ю. В.)…там оставались: три роты Измайловского полка, одна — Егерского, одна — Стрелкового, две батареи, пулеметная рота да еще часть городовых и жандармов пеших… всего-навсего полторы-две тысячи человек, притом с весьма малым запасом патронов! Когда мы перешли в Зимний дворец, то ко мне обратился управляющий дворцом генерал Комаров с просьбой, чтобы мы дворец освободили, чтоб мы его не занимали… Я согласился с ним, пошел с ним и сообщил генералу Занкевичу, который опять-таки наотрез отказался, говоря, что в нравственном смысле если помирать последними верными слугами царя, то именно защищая его дворец… Через несколько времени совершенно случайно приехал во дворец великий князь Михаил Александрович…»
Великий князь решительно запретит стрелять в толпу «из дома Романовых» — Зимнего дворца! Вдумайтесь, читатель.
Отряд поневоле вернется в Адмиралтейство.
«…Артиллерия была поставлена во дворе, а пехота была размещена по второму этажу… События показали, что и оборона наша безнадежна. У нас не только не было патронов, почти не было снарядов, но, кроме того, еще и есть было нечего! С величайшим трудом достали мы там небольшое количество хлеба, которое и роздали нижним чинам. А дальше добывать этот хлеб представлялось совершенно невозможным: надо было доставать с бою!.. Но по Адмиралтейству постреливали, а из Адмиралтейства не отвечали! Наконец, около 12 часов (это уже наступил вторник 28 февраля, день полного крушения императорской России. — Ю. В.) адъютант министра… капитан 2-го ранга или подполковник… заявил от имени морского министра, что морской министр требует, чтобы очистили немедленно здание Адмиралтейства, так как со стороны восставших заявили, что если мы в 20 минут не очистим, то с Петропавловской крепости будет открыт артиллерийский огонь… Положение казалось безнадежным… С той маленькой горсточкой, которая была у нас, обороняться было немыслимо!.. Что ж, если мы войдем с оружием и будем отступать от города, проходя через город, несомненно, что это приведет к нападению со стороны толпы… То есть выйдет кровопролитие, и кровопролитие безнадежное… в совете решено было так: сложить все оружие в самом здании Адмиралтейства… а затем выйти обезоруженными… Так и было поступлено… Меня задержала толпа нижних чинов, которая осматривала здание (восставшие солдаты. — Ю. В.)…»
И все же одна воинская часть Петроградского гарнизона целиком сохраняла верность присяге и сопротивлялась восставшим весь вечер 27-го, затем ночь и утро 28 февраля, пока не оказался подло застрелен ее командир.
Это был Самокатный батальон (солдаты-велосипедисты), укомплектованный в основном из людей грамотных и образованных. По приказу своего командира полковника О. К. Балкашина солдаты заняли казармы, забаррикадировались и отстреливались, отвергая все предложения о сдаче.
К утру восставшие подтянули артиллерию. Это обрекало самокатчиков на истребление. Полковник Балкашин, желая спасти подчиненных, вышел из казармы и обратился к толпе с призывом не стрелять в его солдат…