Идти оказалось далеко, за деревню. Но Кэкэчэн показывала дорогу и попутно осуждала распаханные с осени огороды.
— Наш народ считал, что земля — это дракон, и пахать землю — наносить ей раны. Они жили собирательством, охотой и рыбной ловлей. Да, и сейчас живут. Свободный народ никогда не станет другим. Да, Райка?
Вера Павловна не ответила. За всю дорогу она не проронила ни слова, но шла бойко, не отставала и не жаловалась.
— Почти пришли, — сказала Кэкэчэн и показала рукой на пологую сопку. — Нам во-о-он к тому камню.
На границе ещё чёрного леса вверху и уже заметно зазеленевшей поляны внизу лежал огромный камень. Простой серый, он был похож на треугольную пирамиду, только сильно скруглённую временем, ветрами и осадками.
— Видишь эти кусты? Через пару дней вся эта сопка станет лиловой — зацветёт багульник, — поясняла старушка, пока они поднимались. — Больше всего на свете я люблю как цветёт багульник. Мои предки говорили, если в это время загадать желание – оно обязательно сбудется.
— А это могила того, о ком ты спрашивал, — обратилась бабка к Дэну, когда он поставил её на землю возле камня. Она прижалась к камню щекой и погладила двумя руками, словно пытаясь обнять. — Ну, здравствуй, чужой белый бог!
Дэн обошёл камень по кругу. Даже он со своим ростом едва мог дотянуться до его вершины, а старушка, распластавшись на нём, едва доставала головой до его середины.
Крот, который всё это время шёл вместе с ними, тихонько шепнул Дэну, когда он скрылся от старушек за камнем:
— Это разлом.
Дэн был здесь вместе с ними зимой, когда участвовал в спасении укушенной змеёй девушки, но не помнил этого места.
— Видишь едва заметную колею? Когда два фургона в разном времени одновременно делают полный круг вокруг камня, из прошлого человек переносится в будущее. Из фургона прошлого в фургон будущего. Так это работает.
— А я, значит, тоже переместился, хотя не должен был? — еле слышным шёпотом спросил Дэн.
— Да, — ответил Крот и замолчал, потому что к ним шла Волошинская.
Видимо, ей тоже неловко было стоять рядом с Кэкэчэн — что-то слишком личное связывало старушку с этим камнем. Но говорила она громко, поэтому они слышали каждое слово.
— Я выполнила свой долг. Я сорок лет берегла твою девочку. Я отдала её той, что ты сказал. Я отдала ей всё, что ты просил. — Она немного помолчала, словно собираясь с силами, и продолжила: — Я жила своим умом и никогда не была праведницей. Но только об одном я жалею. Что устроила этот пожар. Пусть завладела богатством нечестным путём, пусть лгала, изворачивалась, приспосабливалась. Это глупость всё, богатство — тлен. Но то, что столько жизней людских сгубила, не могу себе простить. Не прощай и ты. Но сними мой обет и отпусти меня. И пусть меня примут с миром наши древние боги.
Они не слышали, что она делала и какое время была тишина.
— Райка! Поди-ка сюда, — позвала она.
Они все вместе вышли на этот зов.
— Я привела свою внучку, — сказала она по-прежнему громко и взяла её за руку.
Волошинская не сопротивлялась. И бабка развернула её руку ладонью вверх и неожиданно полоснула ножом, зажатым в другой руке.
— Аааааа! — закричала Волошинская и стала вырываться, но Кэкэчэн с силой неизвестно откуда появившейся в этом тщедушном теле, прижала её кровоточащую руку к камню, и та словно забылась, успокоилась и медленно оседала вниз, оставляя на камне кровавый след.