Но всё прошло идеально, и когда корабль, словно возникший из дыма, направился к выходу из гавани — примерно в миле — все мы, слушая аплодисменты и крики восторга из лодок вокруг, понимали, что все это стоило долгих часов приготовлений. На случай, если с подветренной стороны мыса Мусил мы окажемся укрытыми от бриза, рядом крутился готовый нам помочь колёсный буксир, но мы и без него справились.
Оркестр продолжал играть, мы скользили по воде мимо мола, окружённые аплодирующими зрителями в соломенных канотье и нарядных шляпках. Вход сюда допускался только по билетам, зарезервированным для друзей и членов семей экипажа, чтобы они могли торжественно проводить нас. Мы шли всего в нескольких метрах от них, и я увидел молодую женщину в светло-голубом платье, которая махала и посылала воздушные поцелуи линиеншиффслейтенанту Залески, стоявшему на крыле капитанского мостика.
— Auf wiederschauen, Flori! — кричала она, — Arrividerci! До свидания, Флори! Увидимся через полгода!
И Залески тоже размахивал фуражкой в ответ и слал ей воздушные поцелуи, когда мы проплывали мимо. Мы шли достаточно близко, чтобы я мог разглядеть — это не фройляйн Митци, у девушки чёрные волосы, а кроме того, в нескольких метрах дальше по молу стояла сама фройляйн Митци и тоже махала, прощаясь с лейтенантом.
Залески обнаружил обеих и успел убраться с мостика как раз перед тем, как они заметили друг друга. Взглянув на них в последний раз, прежде чем мол остался позади, за кормой, я увидел, как женщины вступили в оживлённую беседу.
Мы вышли из гавани под приветственный салют орудий фортов Пунто-Кристо и Мария-Терезия, а дальше, пока плыли вдоль берега, нам салютовали пушки фортов Мусил, Стойя и Верудела. Только когда мы миновали маяк на оконечности мыса Попер на краю полуострова Истрия, последние выстрелы пушек и звуки оркестров затихли вдали. Несомненно, мы ушли красиво. Но когда берег Истрии остался далеко за кормой, в мою голову стали закрадываться сомнения, лёгкие, как высокие летние облака — кто знает, как и где закончится путешествие, которое так прекрасно начиналось?
Как только маяк мыса Попер утонул за горизонтом, мы сменили одежду на рабочую, сложили и убрали парадную форму и постепенно начали погружаться в необычное, напоминающее транс состояние — жизнь на борту военного парусного корабля в долгом морском походе: заступить на вахту, смениться с вахты.
Каждый день начинается в полдень и делится на получасовые фрагменты звоном корабельного колокола. Половина людей внизу, остальные на палубе. И так каждый день одно и то же, завтра как вчера, разве что постепенно смещается по времени — двухчасовые полувахты вставляются специально для того, чтобы в день получилось нечётное число вахт и люди не сошли с ума от однообразия.
В деревянной скорлупке длиной примерно семьдесят метров и шириной двенадцать, где живут триста пятьдесят шесть человек, уединение невозможно, и каждая минута рабочего дня, каждый крошечный кусочек свободного времени, заполнены какими-то делами, нужными или не очень.
Под синим безоблачным небом средиземноморского лета течение времени отмечалось такими знаменательными вехами, как закончившаяся примерно на пятый день свежая говядина, заменённая солёной, или учёными — большинство из них никогда не выходили в море, — появившимися из своих кают примерно на седьмой день, когда им наконец удалось справиться с тошнотой.
Большую часть времени дул ровный и свежий северо-восточный бриз, поэтому мы быстро прошли по Адриатике и повернули на запад через Средиземноморье.
На третий день мы обогнули мыс Санта-Мария-ди-Леука, оконечность итальянского каблука, мыс Пассеро — на четвёртый, мыс Бон, самую северную точку Африки — на пятый. Я не увидел ни одного из них — либо мы проходили ночью, либо я спал, освободившись от вахты, либо мы шли слишком далеко в море, так что невозможно разглядеть.
Но всё же я старательно отмечал эти факты. Обычно матросы на борту парусников, как торговых, так и военных, обращают на это мало внимания и не интересуются местоположением корабля.
Они принимают навигацию на веру, как некую тайну, открытую только офицерам, и вполне довольны тем, что корабль в конечном итоге достигает земли, ничего не задев по дороге. Они всегда немного удивляются, прибывая в порт, как будто это что-то вроде неожиданного бонуса сверх рациона и жалованья.
Но для нас, кадетов, всё иначе — мы, будущие офицеры, пошли в этот круиз для изучения морской навигации и, как требовали командиры, постоянно должны быть в курсе нашего продвижения.
За день до выхода в море старший офицер собрал нас на совещание в кают-компании. На развёрнутой карте Атлантического океана синий контур отмечал наш предполагаемый маршрут. Корабль проследует к Гибралтару, а оттуда вдоль побережья Западной Африки до мыса Пальмас.
Потом мы пересечем Атлантику, зайдём в Пернамбуко на северо-восточной оконечности Бразилии, оттуда снова пересечём по диагонали Южную Атлантику, к Кейптауну. Затем поплывём вдоль западного побережья Африки мимо Азорских островов, воспользовавшись попутным ветром, и через Гибралтар вернёмся домой.
Точных сроков плавания не назначали — для парусных кораблей планировались пункты назначения, а не время прибытия, но предположительно путешествие должно продлиться до декабря, самое позднее — до февраля. Мы, кадеты, конечно, надеялись на второй вариант, поскольку так пропустим большую часть весеннего семестра в Морской академии.
Во время путешествия кадетам предписывалось вести личные дневники и судовые журналы, ежедневно уделяя особое внимание определению позиции корабля в полдень, метеорологическим условиям и расстоянию, пройденному за предыдущие двадцать четыре часа. Всё ясно? Мы всё поняли, и потому направились к казначею за обёрнутыми в тёмно-синюю клеёнку блестящими новенькими журналами, любезно предоставленными нам за казённый счёт.
Мы достигли Гибралтара двадцать пятого июня, на десятый день после выхода из Полы. Это хорошая, возможно, даже выдающаяся скорость после штиля южнее Балеарских островов — в среднем около семи узлов. Но паровой корвет «Виндишгрец» вряд ли мог считаться быстроходным океанским лайнером.
Самая большая скорость, которую нам удалось зафиксировать под парусами составила около одиннадцати узлов в Южной Атлантике при пятибалльном ветре на два румба в бакштаг. Если все суммировать, то вряд ли корвет можно было считать одним из удачных приобретений императора Франца Иосифа.
Императорскому и королевскому военному флоту постоянно мешали недостаток средств и заинтересованности в его развитии. В 1860 году, при адмирале Тегетхоффе, австрийский флот был грозной силой. Но Тегетхофф умер молодым, а его покровителя, эрцгерцога Фердинанда Макса, расстреляли при попытке стать императором Мексики, и сменявшиеся один за другим слабовольные главнокомандующие привели флот в упадок.